Дама с единорогом

День прошёл спокойно, и Бертран уже готовился отойти ко сну, когда мир его тесного уголка был нарушен появлением Мэрилин. Простоволосая, в расстегнутой котте без рукавов и сползшей на одно плечо рубашке, она застыла у перегородки со свечой в руках, не решаясь ни войти, ни уйти обратно.

— Что-то случилось? — забеспокоился священник, ища пояс от рясы.

— Нет, — сдавленно ответила Мэрилин.

— Не стойте там, Вы простудитесь. — Только сейчас он заметил, что она в одних чулках.

Мэрилин пожала плечами и вступила на камышовую циновку. Поставив свечу на стол, она провела рукой по волосам и искоса уставилась на Бертрана; ему стало не по себе под её взглядом.

— Что же привело Вас сюда в такой поздний час?

— Вы. — Мэрилин подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Кто-то прислал Вас? Чья-то душа нуждается в моей помощи? — пытался разговорить её священник.

Она покачала головой и провела рукой по лбу.

— Тогда в чём же дело, дочь моя? — недоумевал Бертран.

Мэрилин закрыла лицо руками и сделала шаг назад:

— Мне не следовало приходить, святой отец. Я… я лучше пойду.

— Вас что-то тревожит?

— Любовь, — чуть слышно прошептала она. — Она следует за мной попятам, заполняя дни и ночи. И грех. Я солгала Вам на исповеди, святой отец!

— Солгали? — нахмурился священник.

— Да, и солгала бы ещё раз, столько, сколько потребовалось! — Девушка решительно шагнула к нему. — Солгала, лишь снова увидеть Вас! Простите, простите меня, святой отец!

Она упала на колени и распростерлась перед ним на полу.

— Разве я не красива, разве не молода? Почему Вы не можете любить меня? Неужели Богу противна любовь и любезен вызванный запретами грех? — страстно шептала Мэрилин. Она на коленях ползла к ошеломлённому Бертрану, простирая к нему молитвенно сложенные руки.

— В Вас вселился дьявол! — Священник осенил её крестным знамением. Она поймала его руку, поцеловала и прижала её к щеке.

— Если я одержима, то только Вами. С того самого дня, как я увидела Вас, мир поблек для меня. Спасите же меня, святой отец! Одно Ваше слово — и на небе снова взойдёт солнце!

По щекам её текли слёзы и стекали по его пальцам. Ему вдруг стало жаль её, эту унизившуюся ради него девушку, которая, наверное, действительно его любила. Но что же он мог ей ответить?

Бертран осторожно отнял от её щеки ладонь и, подняв на ноги, усадил Мэрилин на единственный, помимо кровати, предмет своей мебели — старый табурет.

— Утрите слёзы, — ласково попросил он.

Она не двигалась, напряжённо вглядываясь в его лицо.

— Утрите слёзы и успокойтесь, дитя моё. Бог милостив и простит Вам мимолётную слабость плоти. Козни дьявола ввели Вас в заблуждение, но в Вашем возрасте это простительно. Стойко боритесь с происками Врага — и обретёте спасение. Прочтите десять раз покаянный псалом, поститесь до Троицы, избегайте всяческих увеселений, ибо они есть паутина дьявола, каждый день читайте молитвы и просите Господа нашего наставить Вас на путь истинный. А теперь ступайте. И да прибудет Бог в Вашем сердце!

Мэрилин вздрогнула и запахнула котту. Выпрямившись, она бросила на него взгляд исподлобья и шипящим шёпотом спросила:

— А сами Вы тоже читаете покаянные молитвы, святой отец?

— Как и все, дочь моя.

— Только они доставляют Вам больше удовольствия. — Мэрилин с усмешкой покосилась на Часослов и нарочито медленно, гордо, как человек, которому нечего стыдиться, вышла вон. Знала ли она о гвоздике?

* * *

Отряд Оснея обосновался в деревушке посреди болотистой равнины, поросшей редкими деревцами. Дела пока не было, поэтому лучники и арбалетчики проверяли тетиву и спусковые механизмы, свободные от дозора солдаты либо шатались по деревне, строя глазки приглянувшимся крестьянкам, либо пьянствовали, слуги поили и скребли лошадей, собирали ветки для костров.

За неимением таверны рыцари и оруженосцы попивали эль на улице. Они уже порядком напились, поэтому разговор заметно оживился.

— А как там наши войны против неверных? — поинтересовался один из «вечных» оруженосцев. — Надеюсь, мы не отдали им Гроб Господень?

— Не давайте ему больше эля, сеньоры! Уилфред в стельку пьян, — хохоча, крикнул его сосед. — Святая земля принадлежит нечестивцам. Нет больше славного Иерусалимского королевства…

Так завязалась беседа о событиях столетней давности.

— А давно ли бесстрашный Ричард вёл нас на Аккон? — с сожалением и досадой спрашивал кто-нибудь.

— А какие богатства ожидали нас на Востоке! — вторил ему другой, плеснув в кружку ещё горячительного. — И где они теперь, где наши кровные богатства? Неужели Господь любит сарацинских собак больше нас?

— Где наше богатство, кровь Христова? Где наши товарищи, которые принесли язычникам знамя Христово? Их убили, убили, сеньоры! — Он с чувством воздел руки к небу. — Убили христиан!

— Святая Земля… Мы лили в неё золото, будто в бездонную бочку.

— Вы про налоги, которые росли, как стены башен во время войны? — вступал в разговор новый собеседник. — Хорошо нас потрясли шерифы и церковники! Так трясли, что наш брат бежал к поганым крысам-ростовщикам.

— Много же их перерезали! — Кто-то довольно крякнул. — И поделом. Шелудивые псы заслужили смерть. Будь моя воля, всех бы перевешал. Христопродавцы! Они с радостью поменяют свою душу на тридцать серебряников!

— Крест Господень, их души еще до рождения забрали черти! Клянусь всеми кругами Ада, в убийстве еврея нет ничего позорного! Они были изгнаны Богом для того, чтобы мы смотрели на них и помнили, до чего может довести жизнь без Господа в сердце.

— И то верно! — подхватил ещё один. — В Страстную неделю мы вспоминаем, что они ратовали за распятие Христа. И вечно будут искупать свой грех, живя в грязи и горя в Аду.

— Заткнитесь, проповедники! — остудил их религиозный пыл человек с проседью в волосах. — Хватит поминать подлых! У нас и без них осталось чёртово наследство от Святой земли.

— О чём это Вы?

— О тамплиерах и прочей дряни. Сначала эти лисы ухаживали за больными, совмещали меч с молитвой. А между делом набивали сундуки деньгами, особенно храмовники.

— Что верно, то верно! — послышалось со всех сторон. — Они в золоте купаются!

— Недавно один явился к моей сестре и потребовал денег.

— И она дала? — укоризненно присвистнул рыцарь, говоривший раньше о непомерно больших налогах. — Ясное дело — женщина, а по сему — дура!