Дама с единорогом

— Да за что же это, сеньор? — Крестьянка чуть не плакала, даже не думая о том, чтобы встать на ноги. — Как мы жить-то будем? С голода ведь помрём. А ведь у моего сына дети малые…

Она пробовала поцеловать ему руку, но Леменор не позволил и, оттолкнув, вошёл в дом. Осмотревшись, баннерет провёл рукой по скамье — вроде бы не грязная — и осторожно присел на краешек.

— Эй, старуха, сходи за своим сыном! — бросил он через плечо.

Старая крестьянка утёрла слезу, кивнула и, взяв в руку суковатую палку, побрела прочь со двора. Вся её юбка была в подтаявшем грязном снегу — она забыла её отряхнуть.

Баннерет тихо вздохнул и со скуки принялся разглядывать молоденькую внучку хозяйки. А она была ничего, свеженькая, румяная, с длинными тёмно-русыми волосами. Девушка стояла к нему спиной и старательно разжигала огонь в очаге.

— Послушай… — Артур бросил короткий взгляд на дверь.

— Что Вам угодно, сеньор? — Крестьянка выпрямилась и обернулась. У неё были удивительные зелёные глаза и пухленькие розовые губки.

Баннерет прищурился и внимательно рассмотрел её с головы до ног. Ему было скучно, а хорошенькая девушка — это лучший способ приятно провести время.

Крестьянка залилась краской и, опустив глаза, повторила свой вопрос:

— Что Вам угодно, сеньор?

— Что мне угодно? — Он усмехнулся. — Мне угодно познакомиться с тобой поближе.

Девушка покраснела ещё больше.

— Приходи сегодня ко мне — не пожалеешь.

Леменор встал и подошёл к ней. Крестьянка попятилась и, нечаянно задев рукой горшок, уронила его на пол.

— Боже, что я наделала! — Она всплеснула руками и принялась собирать черепки.

Артур присел на корточки рядом с ней и положил ладонь на её плечо, ясно обрисовывавшееся сквозь узкие рукава котты. Девушка вздрогнула и испуганно посмотрела на него. Баннерет обнял её, прижал к себе; его рука скользнула выше в поисках груди.

— Знаешь, я, пожалуй, готов променять тридцать фунтов пшеницы на твои губки. — Он крепко стиснул её и засунул пальцы за вырез котты. — Так ты сегодня придёшь ко мне?

— Нет! — Она оттолкнула его и выбежала вон.

— Ну и дура! — бросил ей вслед Артур.

* * *

Мать Марты трудилась с раннего утра, и теперь у неё ужасно болела спина. Она с трудом дотащила ведро с водой до лавки и присела, чтобы немного перевести дух.

Марта сидела за столом и старательно лущила шерсть. Она была хороша собой: длинные пушистые волосы, словно выточенный из камня носик, длинные, не успевшие ещё огрубеть от работы пальцы. Наверняка, не один парень мечтал залезть с ней в тёплый летний вечерок на сеновал или заглянуть как-то ночью к ней за загородку — но вот не довелось!

Посмотрев на неё, мать подумала, что пора выдавать её замуж — одним ртом стало бы меньше. Пожалуй, нужно сходить к мельничихе и потолковать с ней об её Тиме. Славный парень, работящий — лучшего муженька для дочери и сыскать нельзя. К тому же, с ним в доме всегда будет мука.

Марта же думала совсем о другом. Она размышляла, имеет ли право любить его. Кто он — и кто она? Он был рыцарем — она крестьянкой. Марта восхищалась им, мысленно возведя на недосягаемый пьедестал доблести, честности, красоты, отваги и благородства. Она считала себя недостойной его, но, как ни старалась, не могла запретить себе любить его.

Наконец, после долгих мучений и сомнений, Марта сумела убедить себя в том, что все люди имеют право на любовь и счастье, во всяком случае, так сказал ей приходской священник, которому, впрочем, она не открыла предмет её любви. У неё не было оснований не верить ему.

Убедившись в том, что её любовь не грех, она решилась открыться родным. Открыться разу же, не таясь, прямо сегодня.

Девушка отложила в сторону шерсть, встала и подошла к матери.

– ќМама, я люблю его. — Марта склонила голову к плечу престарелой крестьянки. — Очень-очень люблю.

— Кого его? — Мать вопросительно посмотрела на дочь. — Ты весь день словно не в себе. Кричишь тебе: покорми свиней — а ты сидишь и глазами хлопаешь. Ну, и кого это ты там любишь?

— Его. Он такой красивый, храбрый…

— Да кто он? В кого ты там втрескалась, дура?

— В того рыцаря, что заходил к нам вчера. Я расспросила о нём старую Берту и узнала, что он барон.

— Барон? — присвистнула крестьянка. — Видно, ты совсем из ума выжила! Нашла от кого голову потерять! Лучше б соседскому парню глазки строила — он хотя бы на тебе жениться, а этот…

— Мама, ты не понимаешь! Он как посмотрит на меня своими темными глазами — всё из рук валится. А как он сидит на коне!

— Ох, пропадёшь ты! И куда только отец твой смотрит?! Давно надо было взять тебя в охапку да в церковь сволочь. Небось, муж бы отучил по сторонам смотреть!

— Матушка, я хочу с ним уехать.

— Как уехать? Вот я тебя сейчас! — Мать схватила пучок гибких веток, заменявших ей веником, и замахнулась на дочь.

— Всё равно я с ним убегу. Мне никого больше не нужно! — Марта увернулась и подбежала к двери; по щекам её стекали слёзы. — Не хотите благословить меня — и не надо!

Неужели даже мать, этот самый близкий ей человек, не может понять, что она не может жить без него!

— Благословить? — взорвалась мать. — Сейчас я тебя благословлю, век помнить будешь! Я эту любовь из твоей головёнки выбью! Ишь, чего удумала!

Но дочка оказалась проворнее матери, и веник ударил не по её спине, а по двери.

— Прощайте, матушка! — донеслось со двора.

— Чтоб тебе, бесстыжей, провалиться вместе со своим полюбовником! Уж если твой отец его найдёт, живого места не оставит, не посмотрит, что рыцарь! А домой вздумаешь вернуться — на порог не пущу, прокляну! — сиплым, срывающимся на визг голосом крикнула мать и швырнула за дверь дочкины башмаки.

Марта зарыдала и, понурив голову, присела на корточки. Несколько минут она разрывалась между привязанностью к родным и новым чувством к молодому барону. Победила любовь; она встала, подняла башмаки и медленно побрела со двора.

Куда идти? Марта как-то об этом не задумывалась, когда уходила из дома. У неё не было ни теплой одежды, ни еды, ни денег. Конечно, можно было попытать удачи у дяди, но вряд ли он согласиться принять изгнанницу.

И она решилась. Если уж она ушла из дома ради того рыцаря, то и пойдет к нему. Если он не примет её, что ж, такова её судьба, придется уйти из деревни. Единственное, что Марта знала точно, это то, что домой ей дороги нет.