Дама с единорогом

Они глумились над ней, смеялись над несчастной, с растрёпанными волосами распростершейся в кругу мучителей. Стоило Марте заикнуться о любви к Клиффорду, как тот бил её. А потом под громкое улюлюканье приятелей барон её выгнал.

Тогда она долго плакала, кляла свою горькую судьбу, но ни в чём, ни в чём его не обвиняла. Во всём виновата она, она сделала что-то не так, раз он прогнал её.

Марта не желала вспоминать об этом. Она завернула остатки хлеба в кусок грубой холщовой материи и привязала его к суковатой палке. Подняв с земли шерстяной платок, она перекинула ноги на дорогу, согнула их в коленях и обхватила руками. Борясь с дремотой, Марта напряжённо вглядывалась в сумерки, искренне веря в то, что Бог смилуется над ней.

Так она просидела всю ночь, но барон де Фарден по этой дороге не проехал.

* * *

— И чем эта скромная корова лучше меня? Серая мышь, ворона! — Мэрилин в сердцах пнула попавшийся под ногу горшок. Она никак не могла понять, почему Бертран предпочёл ей её тётку. Всё внутри неё клокотало от злости, бессильной злости, ведь высказать всё в лицо Эмме Форрестер она не могла: любовь к священнику была преступной. И девушка выжидала, ждала удобного случая, чтобы вновь попробовать завоевать сердце отца Бертрана.

Изнывая от тоски, Мэрилин бродила по комнатам, не зная, чем заняться. Шитьё и сбор трав опротивели ей, ведь то же самое делала Эмма. На кухне тоже была она, и Мэрилин ни за чтобы ни переступила её порог. Оставалось вышивание, но для этого нужны были дорогие нити, которых теперь было недостать.

Она бесцельно слонялась по замку и в тот день, когда услышала громкий голос матери, доносившийся из круглой комнаты в башне. Заинтересовавшись, Мэрилин поспешила туда и, притаившись за загородкой, слово в слово слышала весь разговор.

— Я сказала, что этой девчонке здесь не место, — сухо повторила баронесса Форрестер. — Я терпела её до тех пор, пока не началась война. Теперь наши расходы возросли, и мне придётся…

— Она Ваша внучка, сеньора, не забывайте об этом, — твёрдо возразила Эмма, обняв перепуганную Джоан за плечи. — Она не приживалка, она тоже Форрестер.

— Пусть так, но я не могу дать достойного приданого обеим девочкам, — продолжала настаивать баронесса. Плотно сжав тонкие губы, она с вызовом смотрела на невестку. — Надеюсь, Вы помните, что моя Мэрилин всё ещё ходит в девушках. Барон Дэллоуэй не возьмёт её без приданого.

— Но моя Джоан не претендует на приданое Мэрилин. Выделите ей долю из наследства моего мужа.

— Наследства Вашего мужа? Да будет Вам известно, дорогая моя, Ваш муж не оставил Вам ничего, кроме разграбленного пепелища. Впрочем, кажется, у него есть клочок земли на границе. Если хотите, попробуйте после стольких лет вступить во владение, — усмехнулась баронесса.

— Как же Вы жестокосердны, баронесса!

— Жестокосердна? Да Вам молиться на меня нужно! Я дала Вам кров, не позволила Вашим детям умереть с голоду; барон определил Вашего Гордона на военную службу, платит за обучение Вашего второго сына — и Вы ещё недовольны? Отец Бертран, разве это не чёрная неблагодарность?

— Боюсь, что нет, — спокойным, умиротворяющим голосом ответил священник. — Речь идёт о Ваших внуках, и всё, что Вы сделали, не милость, а Ваш долг. Думаю, Ваша невестка просит о такой малости, что грех отказать ей. Неужели Вы хотите выгнать бедную девочку в мир греха и соблазна?

— Вовсе нет, святой отец, — смутилась баронесса. — Я думала…

— Мир без доброго пастыря — вертеп разврата, — безапелляционно возразил Бертран. — Я настаиваю на том, чтобы Джоан Форрестер осталась здесь.

— Тогда в монастырь? — робко предложила баронесса. Священник, как и все прочие духовные лица, имел на неё определенное влияние, и идея отправить Джоан к кому-нибудь в обучение уже не казалась ей такой хорошей, как прежде. — Я позабочусь, чтобы её доля была внесена в срок.

— Джоан, хочешь ли ты стать Христовой невестой? — наклонившись к девочке, ласково спросил священник.

— Нет, — твёрдо ответила Джоан и прижалась к матери.

— А хочешь ли ты выйти замуж, Джоан?

— Хочу, сеньор, — по-детски простодушно ответила девочка.

— Не «сеньор», а «святой отец», — с улыбкой поправила её мать и с благодарностью посмотрела на Бертрана.

— Вот дело и решилось само собой, баронесса, — в свою очередь улыбнулся священник. — Иногда устами ребенка глаголет истина. Я позабочусь о том, чтобы Джоан взял в жёны добродетельный человек, и, в качестве свадебного подарка, дам за ней отрез шёлка.

Отрез шёлка — невиданное богатство и невиданная щедрость! Баронесса Форрестер даже потеряла дар речи, а, когда обрела его вновь, смогла лишь выдавить:

— Благодарю!

Мэрилин позеленела от зависти: в её приданом не было шёлка, а у этой Джоан будет целый отрез. И ещё она почти физически чувствовала те взгляды, которыми обменивались те двое, пока её мать осмысливала предложение священника.

Эмма вызвалась проводить отца Бертрана.

— Я в неоплатном долгу перед Вами! — прошептала она, когда они вместе вышли из комнаты. — Если бы не Вы, моя Джоан погибла бы!

— Но я ничего не сделал, сеньора, во всяком случае, того, за что меня следовало бы благодарить, — покачал головой священник. — Просто мне больно видеть, как в мире торжествует несправедливость.

Поймав его руку, Эмма благоговейно приложилась к ней. Бертран вздрогнул и отдёрнул руку, будто обжёгшись. Не удержавшись, он погладил Эмму по запястью и прошептал:

— Бог милостив!

Глава XXI

По прибытии в лагерь баннерет подкрепился и отправился к графу Вулвергемптонскому. Метью, получивший взбучку за расковавшегося иноходца, наскоро позаботился о лошадях и, вспомнив о своём пустом желудке, отправился на поиски знакомых, не обделённых съестным. Удача улыбнулась ему: слуги, рассевшись кружком у костра, жарили гусей. Их аромат ещё больше раздразнил желудок голодного конюшего.

Не привыкнув ждать приглашения, Метью подсел к костру и потянулся за гусятиной. Вместо еды ему достался увесистый подзатыльник.

— Перед тем, как распускать руки, Джим, вспомнил бы о том кролике, что я принёс тебе, утаив от господина! — Конюший потёр ушибленное место и дал сдачи. — Ну, теперь мы с тобой квиты.

— А, это ты, Метью! — приветливо улыбнулся Джим. — Чёрт этакий, где тебя носило?

— Я птица подневольная: куда господин — туда и я.