Дама в черном

– Берегитесь! Это не что иное, как ловушка!.. Я запрещаю вам оставлять меня сегодня одну!..

И голос Рультабия:

– Ведь должен же он где-нибудь пристать к берегу. Пустите меня!

– Что вы будете делать? — с мольбой вопрошает Матильда.

– То, что следует.

И снова испуганный голос Матильды:

– Я запрещаю вам трогать этого человека!

Спустившись, я нашел Рультабия одного, он сидел на колодце. Я заговорил с ним, но он мне не ответил. Пройдя на другой двор, я встретил Дарзака, который еще издали взволнованно крикнул мне:

– Вы видели его?

– Да, я его видел, — ответил я.

– А она, не знаете, она видела?

– Видела. Она стояла с Рультабием, когда он проплывал мимо! Какая наглость!

Робер Дарзак весь дрожал. Он сообщил мне, что, едва заметив лодку, бросился, как безумный, к мысу Гарибальди, но опоздал, лодка исчезла как по волшебству. Дарзак тотчас оставил меня и побежал искать Матильду, беспокоясь о том, какое впечатление произвело на нее появление Ларсана. Однако он вскоре вернулся опечаленный и подавленный. Дверь в ее комнату оказалась закрыта. Госпожа Дарзак хотела немного побыть одна.

– А Рультабий? — спросил я.

– Я его не видел.

Мы остались сидеть на парапете, вглядываясь в темноту, которая унесла Ларсана. Робер Дарзак был бесконечно грустен. Чтобы отвлечь его от тяжелых дум, я начал расспрашивать его о супругах Ранс, и он понемногу разговорился.

Таким образом, я узнал, что после версальского процесса Артур Ранс вернулся в Филадельфию, где в один прекрасный вечер очутился за столом на семейном банкете рядом с молоденькой романтичной барышней: она моментально покорила его своим незаурядным развитием, которое ему редко приходилось встречать в своих прекрасных соотечественницах. Немного бледная и высокомерная, нежная и меланхоличная, она напоминала прекрасных героинь Уолтера Скотта, который, между прочим, был ее любимым писателем. О, несомненно, она отстала от века, но отстала так восхитительно! Какими чарами эта нежная фигурка сумела заворожить Артура Ранса, который так сильно любил величественную Матильду? Это тайна сердец! Во всяком случае, почувствовав себя влюбленным, Артур Ранс напился в тот вечер самым безобразным образом. Вероятно, он позволил себе какую-нибудь выходку, намек, так как мисс Эдит внезапно и очень громко попросила его больше с ней не разговаривать. На следующий день Артур Ранс официально принес свои извинения мисс Эдит и поклялся, что ничего не будет пить, кроме воды; по-видимому, он сдержал свое слово.

Артур Ранс с давних пор знал дядю Эдит, этого славного старого Боба, как его прозвали в университете, большого чудака и исследователя, известного своими приключениями и открытиями в области геологии. Он был кроток, как ягненок, но не имел себе равных в охоте на тигров. Половину своей жизни он провел в Патагонии в поисках человека третичного периода или по крайней мере его скелета — человека, который был современником гигантских млекопитающих, заселявших нашу землю в третичную эпоху. Он возвращался обыкновенно из своих экспедиций с несколькими ящиками камней и солидным багажом берцовых и других костей, над которыми ученый мир ломал потом копья, но также и с богатой коллекцией «заячьих шкур», как он их называл, которые свидетельствовали, что старый ученый в очках еще не потерял способности владеть оружием, менее доисторическим, чем кремневый топор троглодита. Немедленно по возвращении в Филадельфию он вновь становился за кафедру, гнул спину над своими книгами и читал курс, развлекаясь тем, что забрасывал ближайших слушателей стружкой от длинных карандашей, которыми никогда не пользовался, но беспрестанно чинил. И когда он, наконец, попадал в цель, над кафедрой показывалась его славная седая голова, расплывшаяся под золотыми очками в беззвучной ликующей улыбке.

Все эти подробности сообщил мне впоследствии сам Артур Ранс, который был учеником старого Боба, но не видел его много лет перед тем, как познакомился с мисс Эдит. Если я так долго останавливаюсь здесь на них, то лишь потому, что, по естественному стечению обстоятельств, мы встретимся со старым Бобом в Красных Скалах.

Во время знаменитого вечера, на котором Артур Ранс был представлен мисс Эдит и на котором он вел себя так непозволительно, она казалась печальной, быть может, лишь потому, что получила от своего дяди довольно грустные известия. Старый Боб уже четыре года не мог решиться покинуть свою Патагонию. В последнем письме он сообщал Эдит о тяжелой болезни и отчаянии, которое охватывало его при мысли, что он не увидит племянницу перед смертью. Быть может, многим покажется странным, как могла племянница с таким нежным сердцем появиться на банкете, хотя и семейном, но мисс Эдит за время странствий своего дяди часто получала от него печальные известия, после которых он всегда появлялся целым и невредимым, поэтому никто не упрекнет ее в том, что печаль не удержала ее дома. Однако спустя три месяца после нового письма она решила ехать одна к дяде, находившемуся в дебрях Араукании. За эти три месяца произошло несколько достопамятных событий. Мисс Эдит была тронута раскаянием Артура Ранса и его непоколебимым решением не пить ничего, кроме воды. Она узнала, что невоздержанные привычки этого джентльмена явились следствием несчастной любви, и это обстоятельство понравилось ей больше всего. Ее романтическая натура, о которой я только что говорил, увлекла Артура Ранса, и ко времени отъезда мисс Эдит в Арауканию никто не удивился, что ее сопровождал бывший ученик ее дяди Боба. Для обручения недоставало лишь благословения геолога. Мисс Эдит и Артур Ранс нашли очаровательного дядюшку в Сан-Луисе. Он оказался в прекрасном настроении и добром здравии. Ранс, не видевший его очень давно, очень ловко польстил старику, заметив, что тот помолодел. Когда же племянница сообщила ему, что обручилась с этим милым молодым человеком, радости дяди не было границ. Все трое вернулись в Филадельфию, где и отпраздновали свадьбу. Мисс Эдит не бывала во Франции. Артур Ранс решил совершить туда свадебное путешествие. Таким-то образом, как я скоро расскажу, они нашли научный повод поселиться в окрестностях Ментоны, хоть и не в самой Франции, но в ста метрах от ее границы, в Красных Скалах.

Раздался звук колокола, и Артур Ранс пришел звать нас к обеду, который был сервирован в нижней зале Волчицы. Когда мы все собрались, Эдит спросила, заметил ли кто-нибудь из нас лодку, которая обошла замок вокруг и в которой стоял какой-то человек. Ее поразила необыкновенно вызывающая поза этого человека. Никто ей не ответил, и она продолжала:

– О, я выясню, кто это, так как мне знаком рыбак, которому принадлежит лодка. Это большой приятель старого Боба.

– В самом деле? — спросил Рультабий. — Вы знаете этого рыбака?

– Он заходит иногда в замок продавать рыбу. Местные жители дали ему странное прозвище, которого я не сумею передать на их жутком диалекте, но мне его перевели. Оно значит «морской палач»! Милое прозвище, не правда ли?

Глава VII О некоторых предосторожностях, принятых Рультабием для защиты форта Геркулес от врага

Рультабий из деликатности даже не удосужился спросить, с чем связано это удивительное прозвище. Он, по-видимому, был погружен в самые мрачные размышления.

Странный обед! Странный замок! Странные люди! За столом присутствовали две новобрачных пары — четверо влюбленных, которые должны были всем своим видом излучать радость! Но обед прошел очень грустно. Призрак Ларсана витал над присутствующими, даже над теми из нас, которые и не предполагали его близости.

Нужно сказать, что профессор Станжерсон не мог отделаться от этого призрака после того, как узнал жестокую и тяжелую правду о своей дочери. Мне думается, я не преувеличу, сказав, что первой и самой несчастной жертвой драмы в Гландье был профессор Станжерсон. Он потерял все: веру в науку, любовь к труду, и — самое ужасное — благоговение перед дочерью. Он так верил в нее! Она была для него предметом непрестанной гордости! Он в течение стольких лет приобщал ее, непорочную деву, к своим поискам неведомого! Его усыпила ее непреклонная решимость не отдавать своей красоты никому, кто мог бы отдалить ее от отца или науки. И, в то время как он в экстазе упивался этой жертвой, выяснилось, что если его дочь и отказывается выйти замуж, то лишь потому, что уже стала женой гнусного Боллмейера! В тот день, когда Матильда, припав к ногам отца, осмелилась во всем ему признаться и поведать о своем прошлом, которое должно было в глазах профессора, уже насторожившегося после драмы в Гландье, осветить настоящее трагическим светом, — в тот день он принял дочь в дрожащие объятия. Он запечатлел поцелуй прощения на ее обожаемой головке, он смешал свои слезы с рыданиями той, которая потерей рассудка искупила свою вину, и поклялся, что никогда еще она не была так дорога ему, как теперь, когда он узнал, сколько она выстрадала. Она ушла от него немного утешенная. Но он — он стал другим человеком… одиноким человеком… совершенно одиноким! Профессор Станжерсон потерял свою дочь, свой идеал!

Он с безразличием отнесся к ее свадьбе с Робером Дарзаком, несмотря на то что тот был его любимым учеником. Тщетно пыталась Матильда согреть отцовское сердце нежностью. Она сознавала, что он больше не принадлежит ей, что взор его отворачивается от нее, что его глаза устремлены в прошлое, что если они и обращены к ней, к жене Дарзака, то видят рядом с ней не уважаемый облик честного человека, но вечно живой, позорный силуэт другого — того, кто был ее первым мужем, кто украл у него дочь!.. Профессор перестал работать. Великой тайне распада материи, которую он дал обет подарить людям, суждено было вернуться в небытие, откуда он извлек ее, и людям придется повторять долгие годы: «Ex nihilo nihil fit» [16] .

16

Из ничего ничто не происходит (лат. ).

Обед казался еще мрачнее оттого, что был сервирован в темном зале, освещенном готической лампой и старинными железными канделябрами, среди крепостных стен, завешанных восточными коврами и уставленных старыми шкафами времен первого вторжения сарацинов и креслами на манер короля Дагобера [17] .

Я стал наблюдать за присутствующими, стараясь уяснить себе частные причины общей грусти. Матильда и Робер Дарзак сидели рядом. Хозяйка, очевидно, не хотела разлучать супругов, соединившихся лишь за день до этого. Я должен сказать, что из них более подавленным и печальным казался наш друг Робер. Он не произносил ни единого слова. Госпожа Дарзак еще принимала некоторое участие в разговоре, обмениваясь банальными фразами с Артуром Рансом. По этому поводу я должен прибавить, что после сцены между Рультабием и Матильдой, которую я наблюдал из окна, я ожидал видеть ее убитой, раздавленной этим грозным видением Ларсана, вынырнувшего из волн. Но нет, я наблюдал заметную разницу между ее растерянным видом на вокзале и нынешним хладнокровным состоянием. Можно было предположить, что после появления Ларсана ей, наоборот, стало легче.

17

Дагобер I — французский король из династии Меровингов (629–639).

Когда вечером я поделился своим соображением с Рультабием, молодой репортер согласился со мной и объяснил мне все очень просто: Матильда больше всего опасалась вновь потерять рассудок, и, осознав, что Ларсан не был плодом ее воспаленного воображения, она, несомненно, немного успокоилась. В любом случае Матильда предпочитала бороться с живым Ларсаном, нежели с его призраком! Во время первого ее разговора с Рультабием, пока я занимался своим туалетом, моему молодому другу показалось, что она совершенно подавлена мыслью о собственном безумии. Передавая мне этот разговор, Рультабий признался, что смог утешить ее, опираясь, однако, на соображения совершенно противоположные доводам Робера Дарзака, то есть прямо заявляя, что глаза ее не обманули и она действительно видела Фредерика Ларсана! Когда Матильда узнала, что Робер Дарзак скрывал от нее истину, боясь испугать ее, и что он первый вызвал Рультабия телеграммой, она испустила вздох, готовый перейти в рыдание. Она схватила руки Рультабия и вдруг стала покрывать их поцелуями, как это делает мать в порыве любви к своему ребенку. Очевидно, она бессознательно благодарила молодого человека, к которому ее неудержимо влекли таинственные силы материнского чувства, — благодарила за то, что он одним словом отогнал от нее нависшее над ней безумие. В этот момент они и увидели из окна башни Фредерика Ларсана, стоявшего в лодке во весь рост. Сначала они смотрели на него молча, застыв от изумления. Затем крик ярости вырвался из исстрадавшейся груди Рультабия, и он хотел тотчас броситься в погоню за негодяем! Мы уже рассказали о том, как Матильда удержала его…