Дамы без камелий: письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Воспитанность и какое-то внутреннее благородство, очевидно, и привлекали к Грюнвальд клиентов вроде Добролюбова – молодых и прогрессивно мыслящих студентов, которые, помимо удовлетворения физиологических потребностей, всегда были не прочь поговорить и порассуждать. Будущий критик так описывал в дневнике разговоры с Терезой и другими подобными ей публичными женщинами:

И всего ужаснее в этом то, что женский инстинкт понимает свое положение, и чувство грусти, даже негодования, нередко пробуждается в них. Сколько ни встречал я до сих пор этих несчастных девушек, всегда старался я вызвать их на это чувство, и всегда мне удавалось. Искренние отношения установлялись с первой минуты, и бедная, презренная обществом девушка говорила мне иногда такие вещи, которых напрасно стал бы добиваться я от женщин образованных. Большею частью встречаешь в них горькое сознание, что иначе нельзя, что так их судьба хочет и переменить ее невозможно. Иногда же встречается что-то вроде раскаяния, заканчивающегося каким-то мучительным вопросом: что же делать? [41]

41

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 510.

Однако далеко не все клиенты оказывались способными на сочувственное отношение к публичным женщинам. Разумеется, чем больше посетителей разных сословий и статусов было у женщины, тем больше был риск подвергнуться насилию. Случалось это и с Грюнвальд. Добролюбов с ее слов описал, как однажды два молодых человека, поочередно ходившие к ней, обнаружили друг друга и оказались родными братьями. Пострадавшей от этого открытия вышла Тереза: они побили ее, отчего на ногах остались синяки [42] .

42

Там же. С. 533.

Образ жизни даже «свободных» бланковых публичных женщин был не только опасен, но и нестабилен. Над женщинами всегда висела угроза заболеть и войти в долги к хозяйке квартиры, еще больше запутаться. Нечто похожее произошло и в жизни Грюнвальд спустя полтора-два месяца после знакомства с Добролюбовым. Придя, как обычно, на ее квартиру в доме Никитина 2 февраля 1857 г., он не нашел там своей «М[ашеньки]». Узнав у «тетки» (т. е. хозяйки) новый адрес Терезы, Добролюбов отправился по нему на Екатерингофский проспект (сейчас пр. Римского-Корсакова) в дом Михайлова, что было совсем недалеко от Крюкова канала, не более 20–30 минут пешим ходом [43] . Здесь на одной из квартир у мадам Битнер тогда располагался «бардак» – настоящий бордель, в котором царили более строгие порядки, нежели на предыдущей квартире Терезы. Девушки должны были «идти с тем, с кем мадам прикажет» [44] . Добролюбов подробно описывает, как был устроен бордель и комната Грюнвальд в нем:

43

Там же. С. 557. Эта часть Екатерингофского проспекта была в то время известным местом на карте петербургской проституции. См.: Князькин И. История петербургской проституции. СПб.: Балтика, 2003. С. 424.

44

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 557.

Вход довольно сносно устроен. Из него видна прямо зала, не очень обширная, даже довольно тесная, занятая с одной стороны огромным роялем, – а направо и налево узенькие, простенькие двери… В одной из них, налево, я увидел М[ашеньку] [45] . Она вскрикнула и просияла, увидевши меня, и тотчас бросилась мне на шею, а потом побежала в другую комнату и закричала: «Мари!.. вот, смотри, студент, о котором я тебе говорила…» – «Так ты обо мне говорила?..» <…> Мы пробыли в зале минуты две: в ней обычные в таких домах кисейные занавески на окнах, большие зеркала по стенам, мебель в чехлах, рояль, а за ним старик в сюртуке – музыкант… Я было хотел идти в следующую комнату, которая идет назад из залы, но М[ашенька] меня не пустила, сказавши, что это нельзя, и утащила в свою спальню. Спальня эта занимает аршина три квадратных; в ней стоит кровать с пологом, напротив ее комод с зеркалом, а между ними окно, и у окна единственный стул… [46]

45

Квадратные скобки здесь и далее добавлены мной. – А. В.

46

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 557.

Именно в этом борделе с февраля по начало июня 1857 г. жила и работала Тереза, и все это время Добролюбов ездил к ней 2–3 раза в месяц. Их взаимная привязанность постепенно росла и выражалась с обеих сторон: у него – рефлексией по поводу своих чувств к ней и перспективы их отношений; у нее – скорее всего, тягостными размышлениями о невозможности вырваться из замкнутого круга. Растущая симпатия, а возможно, и любовь Грюнвальд к Добролюбову проявилась, в частности, в страстном желании иметь у себя его фотографию [47] . Их встречи, судя по плохо сохранившимся дневниковым записям Добролюбова, были мелодраматичными:

47

Там же. С. 567.

«Здесь ты должна идти с тем, с кем мадам прикажет…». Сказавши это, я отвернулся к окну и стал разглядывать занавеску… Вдруг слышу – мне на руку падает горячая слеза, потом другая, третья… Я взглянул М[ашеньке] в лицо – она неподвижно смотрит на дверь и плачет… Этому уж я, конечно, не в состоянии противиться, хотя и знаю очень хорошо, что на эти слезы смотреть нечего, что это так только – одна минута… Я принялся утешать М[ашеньку] словами и поцелуями и наконец начал упрашивать, чтобы она не сердилась на меня, на что она отвечала мольбами ходить к ней… «А то я совсем опущусь, – говорила она каким-то сосредоточенно-грустным тоном, – пить стану…» [48]

48

Там же. С. 557.

26 мая 1857 г. Добролюбов даже оставил Грюнвальд записку со своим адресом, чтобы она могла писать ему. Это был первый момент в их отношениях, когда он пересек черту, за которой молодой человек переставал быть просто покупателем сексуальных услуг. Однако на протяжении нескольких последующих недель писем от Грюнвальд почему-то не было. Обеспокоенный этим обстоятельством, Добролюбов поспешил в дом Михайлова, но Терезы там не нашел: оказалось, что, задолжав мадам Битнер 25 рублей за квартиру, она вынужденно поступила в другой публичный дом мадам Бреварт, известный Добролюбову под именем «деревянного» [49] . По косвенным данным можно предполагать, что худшие условия у Бреварт и все большая взаимная привязанность привели к тому, что в середине июня 1857 г., скорее всего, произошло никак не документированное «спасение» Грюнвальд: Добролюбов оплатил за нее 25 рублей долга и снял для нее комнату: «Дошло до того, что я решился с сентября месяца жить вместе с ней и находил, что это будет превосходно. Я даже сказал ей об этом, и она согласилась с охотой…» [50] . В письме приятелю Александру Златовратскому в июне 1857-го Добролюбов намекал, что ему крайне нужны деньги, поскольку от них зависит теперь его «прочное счастие, которого достанет, может быть на несколько лет моей жизни» [51] . Первый публикатор и комментатор переписки критика Н. Г. Чернышевский не без основания полагал, что речь в этих строках идет об уплате долга Терезы. Надо сказать, что у Добролюбова перед глазами (а не только умозрительно – из книг) были аналогичные примеры спасения «падших»: его знакомый студент Евлампий Лебедев на рубеже 1856–1857 гг. спас таким образом некую Екатерину Ясунову [52] . Получив место домашнего репетитора у князя Куракина и рассчитывая на постоянную занятость с осени 1857 г. в журнале «Современник», Добролюбов, очевидно, не боялся роста расходов и необходимости теперь содержать не только себя самого, но и Терезу. Возможно, он надеялся, что она сможет зарабатывать какой-либо ручной работой, вести его хозяйство, готовить, чинить белье (позже так и вышло). Осмыслить принятое им решение «спасти» Грюнвальд Добролюбов пытался в стихах: в период с января по июль 1857 г. он написал семь стихотворений, образующих своего рода «грюнвальдский цикл», в котором нестандартно для поэзии того времени развивается тема отношений между лирическим героем и «падшей» [53] .

49

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений. Т. 8. С. 569.

50

Там же. С. 567.

51

Там же. С. 278.

52

Добролюбов Н. А. Дневники. С. 176.

53

См. подробнее: Вдовин А. В. Добролюбов… С. 106–110.

Хотя единичные случаи «спасения» девушек из борделей и были описаны в медико-статистических работах XIX в., а в публицистике и романах 1860-х годов спасение падших женщин стало символом демократической идеологии, возможность покинуть публичный дом в то время была крайне редкой [54] . Так, за 1853–1858 гг. лишь 0,62 процента проституток из домов терпимости вышли замуж, а совсем оставили «профессию» только 1,66 процента [55] . По сведениям доктора В. М. Тарновского (1879), в среднем только одна из каждых десяти женщин, ушедших из домов терпимости и устроившихся на другую работу, осталась на новом месте, еще одна умерла, а остальные вернулись к привычному делу [56] . Таким образом, спасение Терезы Добролюбовым – факт скорее экстраординарный. Если верить признаниям самой Грюнвальд и сохранившимся документам, о которых речь еще впереди, по крайней мере до 1863 г. Тереза не возвращалась к прежнему занятию. Вот как она сама оценивала свое «спасение» в письмах Добролюбову 28 марта и 18 октября 1860 г.:

54

См.: Очерк проституции в Петербурге. СПб., 1868. С. 74; Тарновский В. М. Проституция и аболиционизм. СПб., 1888. С. 164–165; Бентовин Б. И. Торгующие телом // Русское богатство. 1904. № 12. С. 165; Шашков С. С. Исторические судьбы женщин, детоубийство и проституция. СПб., 1872. С. 553.

55

См.: Кузнецов М. Г. Проституция и сифилис в России: Историко-статистические исследования. СПб., 1871. С. 104.

56

См.: Тарновский В. М. Указ. соч. С. 149.

Я все думаю, мой ангел, о прошлом, о беспокойстве и заботе, которые я к тебе проявляла, со времени нашего знакомства, но поверь, мой дорогой ангельчик, что я временами была очень-очень счастлива, только мое счастье и радость моя были тихими, ты не мог их замечать. Да и как могла я не быть счастлива – ты дал мне, мой дорогой Колинька, новую жизнь. Что бы я была без тебя. Ты был мне как отец, как хороший отец, когда все меня оттолкнули, ты принял меня и сделал счастливой (письмо № 26, с. 139).

Конец ознакомительного фрагмента.