Дамы убивают кавалеров

– Катенька, милая! Вы же говорили мне, Ленчик – он сейчас не один, не брошен. Ведь ваш друг, детектив, не сидит без дела? И ваша сестра, мать Лени, – тоже? Зачем еще вам-то куда-то бежать? Разве Лене от этого станет легче?

– Но что же мне, что же мне делать?

Профессор твердо сказал:

– Делайте то, что вы умеете делать. Учитесь.

– Бесполезно! – в отчаянии выкрикнула Катя. – Я не успею. Осталось всего пять дней.

– Целых пять дней, – поправил ее профессор. И добавил: – За это время хозары Ленчика не убьют, обещаю вам это.

Профессор усмехнулся:

– Только никому не рассказывайте о том, кто вас учил. Давайте, Катенька, еще кофе.

Слезы капали в чашку, губы дрожали. Катя подняла на профессора заплаканные глаза:

– Ну почему, почему же они такие сволочи? Ой, извините, Анвар Шойвович.

Профессор не обиделся. Он спокойно сказал:

– А вот хозары считают, что настоящие сволочи – это русские.

– Почему? – не поняла Катя.

– Потому что только русские бросают своих одноплеменников в беде. А когда беда случается с хозаром – весь клан бросается ему на выручку.

Катя молчала, переваривая услышанное. А профессор строго сказал:

– В общем, все, Екатерина Сергеевна. Хватит слез, довольно истерик. Продолжаем работать. Вот вам текст, переведите его.

Она машинально взяла исписанные хозарской вязью листки. Попыталась вчитаться. Непонятно. Ничего не понятно!

Катя отложила текст. Умоляюще взглянула на профессора.

– Анвар Шойвович, пожалуйста! Можно я съезжу к Даше? На часок, не больше!

Профессор хмуро посмотрел на нее. «Сейчас скажет: «Уезжай и больше не возвращайся!» – в страхе подумала Катя. Но Бахтияров, видимо, прочитал в ее лице что-то особенное. Он вздохнул и произнес:

– Езжайте. Что уж с вами делать? Через пару часов жду обратно. И вот еще что. Вот вам кассета с уроками хозарского. Послушайте по дороге. Вернетесь – сдадите зачет. И вообще: говорите по-русски только по мере необходимости. Будете общаться с сестрой – про себя переводите ее слова на хозарский. Очень полезная практика. Давайте, Катюша, в темпе. Жду вас через два часа.

Леня Коноплев

Ленчик едва не впервые в жизни занимался самоедством. «Дебил я. Олигофрен. Имбецил. Гидроцефал!» – клял себя он. Самоуничижению весьма способствовали тонкая подстилка матраса, от которой ломило бока, и постоянная боль в прикованном запястье. С момента заточения прошло уже два дня. Освобождать Ленчика никто, видимо, не собирался. Вертолет над темницей не зависал, дядя Паша – спецназовец и рейнджер – вызволять его не спешил.

Ленчик не знал, какую сумму чурки потребовали с его Семьи за его голову. Подозревал только: те заломили огромные деньги. Огромные. Тысяч триста долларов. Или пятьсот. Или миллион?.. Столько бабок мамане сроду не найти. С пресловутыми двенадцатью штуками было проще. Ну, и зачем, спрашивается, они с Машкой затевали детские шуточки со змеями? С ментовской базой данных? Зачем он, студентик, стал сам бороться с жестокой, отлаженной бандитской группировкой? Робин Гуд нашелся… Поверил в себя. Решился. Потом от удач башка-то закружилась. Уже всякие грандиозные планы начали лезть в голову – возьму, мол, и разворошу это гнездышко чучмекско-хозарских ос, всех разорю, все дела им расстрою! Я одержу грандиозную победу, я без сипа стос, ощень крутой, я один против всех… Да, вот теперь пойди и повоюй против этих хозар, блин… Сидишь на хлебе и воде и ждешь, покуда тебе отчекрыжат пальцы. Перспективка – зашибись.

Ленчик с горькой иронией вспоминал: «А ведь я, я всегда боролся с расизмом! Защищал однокурсника Маркаряна, которого студенты дразнили хачиком. Ох, дурак я, дурак».

Больше тюремщики его не били. И даже особо не унижали. Но он ненавидел их до дрожи в прикованных к батарее руках. Его бесили их пустые лица, их беспричинный гортанный хохот, их реплики на непонятном языке. Но особенно Леню беспокоили их глаза – холодные, жесткие, остановившиеся, словно у змей. Плюс к тому – чучмеки воняли. Источали миазмы прогорклого масла, немытого тела и пропотевшей одежды. Вот дикий народ! Чего б им не помыться – хоть разок в день, в такую жару! Ведь в квартире наверняка есть душ.

Но немытые чурки – еще бог с ними. Самое страшное заключалось в другом. Ленчик отчетливо понимал: ЕМУ ДАЖЕ НЕТ СМЫСЛА ОТСЮДА БЕЖАТЬ. Бесполезно. От хозар не скроешься. Снова найдут, поймают, поставят на счетчик, потребуют еще больше денег… А потом и убьют. К едрене фене убьют. Впрочем, замочить его могут в любой момент. Хоть сейчас. Изменятся у хозарских боссов планы – и все, гуд бай, малъщик. От этой мысли Ленчика прошибал холодный пот, ему казалось, что он падает в бездонную яму.

«Черт бы съел этих хозар с их Аллахом, – думал он. – Я не хочу умирать! Я хочу – жить! И жрать! И любить Машку! И помыться… Хоть бы дали душ принять, козлы противные!»

Держали Леньку в условиях малоприятных. Одна рука постоянно была прикована наручником с длинной цепью к батарее. Жесткий железный браслет натирал запястье. Рядом с батареей валялся матрас, тонкий, как блин, и такой же замасленный. На нем и проводил свой досуг Леня.

Квартиру, похоже, чурки сняли специально для содержания заложников и прочих грязных дел. «Что-то типа мафиозной блатхаты», – думал Ленчик. Комната, видимо, была специально подготовлена к сдаче в аренду. Стены украшали унылые дешевенькие обои бледно-желтого цвета с чахлыми цветочками. На окнах болтались красочные занавесочки и… все. В комнате, кроме матраса и самого обитателя темницы – Лени, не было больше ничего. Даже на месте, где должна находиться люстра, из потолка торчали лишь голые проводки в опасной близости друг от друга.

Ленчик успел до колик в голодном желудке возненавидеть свою камеру. Прикованная к батарее рука надсадно ныла. Из кухни доносились приглушенные голоса охранников. Судя по редким репликам на русском языке, душманы играли в карты или нарды. Но как ни увлекались они игрой – где-то каждые полчаса один из охранников заходил к Лене. Проверял.

Кажется, стражи не держали на него личной обиды, потому обходились с ним спокойно. Они исполняли приказ. Зарабатывали себе на хлеб. «С маслом, – скептически думал Леня, – и сыром. И „Мерседесом“. Зачуханным, правда, но – „Мерседесом“».

Как Леня ни старался отличить одного чучмека от другого, это у него никак не получалось. Они появлялись, не соблюдая порядка, – то два раза один придет, то через раз, то три раза подряд другой… Голова от этих хозарских Бобчинского и Добчинского шла кругом. И что самое замечательное – они были совершенно одинаковыми. Белые носки (точнее, уже не белые, а серые. Подошвы – и вовсе черные). Черные брюки, белые рубашки. Черные волосы, масленистый взгляд, иссиня-черная небритость. Одинаковый запах.

«Тьфу, пропасть, – подумал Леня. – Какая тоска! Я тут от информационного голода скорей загнусь, чем они меня убьют. Где ты, мой «Зухель»[14], где моя накачанная «мамка»[15], где же ты – о, всемогущий, – мой «ящик»?»

Несмотря на смертельную опасность, нависшую над ним, Ленчик старался философски относиться к своему положению. Да, и к опасности он успел привыкнуть. И к чучмекам этим. Они хоть его кормили – и то слава Аллаху.