Дань псам

Что же, слишком поздно для сожалений… Она покачала головой. «О, для сожалений никогда не поздно. Сожаления на то и созданы, глупая женщина». Она встала к кровати и разгладила складки на платье. Не выследить ли Эндеста Силана?

Еще один раскат грома.

Разумеется, он тоже ощущает это, старый жрец, и ужасное напряжение становится еще сильнее — ему не надо напоминать, окатывая беднягу пенящейся волной истерии. Нелепый образ заставил ее улыбнуться, но это была сухая и почти горькая улыбка. Она тяжко потрудилась, вырабатывая вечно спокойный вид, приличествующий Верховной Жрице, безмятежность, которую слишком часто путают с мудростью. Но как женщина ее положения может достичь мудрости, если богиня, которой она поклоняется, отвергает ее и всё, за что она борется? Не мудрость, а тщета. Наглая и упорная тщета. На деле она являет собой посрамление интеллекта, а также тяжкие неудачи духа. Ее поклонение основано на отречении, на отсутствии истинной связи с богиней — она, как и все приходящие, вольна выдумывать подробности фальшивых ритуалов.

Ложную мудрость легче всего спрятать в монологе. Диалог раскрывает всё. Почти все претендующие на мудрость не решаются на споры, дабы не обнажить шаткость теорий и непрочность убеждений. Лучше молчать, кивать, изображая глубокомыслие.

Эта мысль стоит трактата? Еще одного самооправдания, плетения словес, еще одного свитка в библиотеке? Сколько же мыслей может продумать? Обсудить, исследовать, взвесить и отбросить? «Самооправдания. Женщина, ищущая еду для голодного ребенка, не тратит времени на такие вещи. Воин, плечом к плечу с товарищами вставший против врага, успевает лишь проклясть мудрость, приведшую его на войну. Суету королей, их зависть и пугливость. Зверскую грубость намеков и оскорблений, разногласий и диспутов. Доносятся ли они до тех, кому суждено есть или голодать? Или всегда находятся те, что станут контролировать выбор? Привилегия королей — решать, кто будет есть, а кто умрет от голода. Вот вкус силы, вот самая ее суть!

Разве боги и богини чем-то отличаются?»

В ответ на этот вопрос, знала она, Аномандер лишь улыбнулся бы. Он заговорил бы о Матери Тьме и неизбежности каждого принятого ею решения — до последнего, до отказа от детей. Он даже не моргнул бы, услышав, будто к роковой неизбежности привела его измена.

Она ушла бы от него разочарованная, но потом, обдумав всё в одиночестве, поняла бы: описывая связавшие Мать неизбежности, он описывал и неизбежности свои — всё то, что приковало его к сделанному выбору.

Его измена Матери Тьме, поняла бы она — с ужасающей дрожью — была НЕИЗБЕЖНОЙ.

Для разума Рейка, по крайней мере. Все прочее просто последовало за решением, неотвратимо, неумолимо.

Она слышала, как ливень хлещет по куполу Храма, жестоко, словно стрелы по выставленным щитам. Небеса сотрясают судороги, сталкиваются несовместимые стихии.

Узкая дверь открылась, поспешно вошла одна из ее жриц. Торопливо поклонилась. — Верховная Жрица.

— Что за суета, — мурлыкнула она. — Необычайно для историка храма.

Женщина подняла глаза. Взгляд ее был на удивление суровым. — Вопрос, если позволите.

— Конечно.

— Верховная Жрица, мы вступили в войну?

— Сладкая моя — старая подруга — ты даже не представляешь…

Глаза чуть расширились. Историк поклонилась еще раз. — Вы призовете Гибель, Верховная Жрица?

— Эту прокисшую бабу? Нет, пусть ассасин остается в своей башне. Пусть шпионит — или чем там она занимается, убивая время?

— Спиннока Дюрава…

— Здесь нет, я знаю. Точно знаю. — Верховная Жрица помедлила, сказала: — Мы на войне, как ты и предполагала. Бесчисленные фронты, и лишь один — тот, что здесь — касается нас, по крайней мере сейчас. Однако не думаю, что пора готовить оружие.

— Верховная Жрица, мы победим?

— Откуда мне знать? — выпалила она и тут же пожалела, увидев, как потемнел взор старой подруги. — Риск, — продолжала она спокойнее, — грознее всего, пережитого нами ранее… кроме, разве что, событий в Харкенасе.

Историк была потрясена. «Что же, хорошо, что пока угрозу несут лишь слова…» Однако она быстро оправилась. — Я должна узнать свою роль, Верховная Жрица. Скажите, что я должна передать. О нынешних событиях.

— Грядущим поколениям?

— Не в этом ли мои обязанности?

— А если не будет грядущих поколений? Некому будет обдумывать уроки. Только пепел настоящего и забвение грядущего. Ты будешь писать и в последний миг существования?

Вот теперь ее затрясло по-настоящему. — Что же еще мне делать?

— Не знаю. Найди мужчину. Закрути потрясающую любовь.

— Я должна знать, что нам грозит. Знать, почему Лорд отослал лучшего воина и сам бросил нас.

— Война на бесчисленных фронтах. Я уже сказала. Могу передать план — насколько я его понимаю — но не ожидаемые результаты. Они неизвестны. Но каждый должен преуспеть.

— Нет места для неудач?

— Совсем нет.

— А если кто-то проиграет?

— Проиграют все.

— Если так… пепел, забвение — наша участь.

Верховная Жрица отвела взгляд. — Боюсь, не только наша.

Историк тяжело вздохнула.

Повсюду дрожала вода в чашах. Время, выделенное для роскоши обдумывания возможностей, быстро утекало. Возможно, утекало время самой жизни.

* * *

— Расскажи мне об искуплении.

— Я мало что могу сказать, Сегда Травос.

Сирдомин фыркнул. — Бог по прозвищу Искупитель ничего не может сказать об искуплении. — Он указал рукой на фигуру, неподвижно стоящую на коленях в низине. — Она собирает силы — я чувствую. Вонь словно от десяти тысяч гнилых душ. Какому же богу она служит? Это Падший? Увечный Бог?

— Нет. Хотя их воззрения пересекаются. Для сторонников Увечного порок равен добродетели. Спасение приходит вместе со смертью и покупается нравственными страданиями. Не существует духовного совершенства, которого следует достигать. Не существует истинного блага, вера не получает награды при жизни.

— А этот?

— Он такой же мутный, как его келик. Благо в сдаче себя, в отказе от мышления. Самость исчезает в танце. Все, разделившие нектар боли, делятся мечтами и снами, но это всего лишь сны забвения. В некотором смысле его вера — антитеза жизни. Но не подобие смерти. Если рассматривать жизнь как борьбу, обреченную на неудачу, то неудача становится сущностью поклонения. Он же Умирающий Бог.

— Они славят акт умирания?

— В некотором смысле. Конечно, если ты готов считать это прославлением. По мне, больше похоже на добровольное рабство. На поклон самоуничтожению, в котором лишаются возможности выбора.

— И как такое может привлекать душу человека, Искупитель?

— Не знаю. Но, может быть, скоро мы оба узнаем.

— Ты не веришь, что я смогу тебя защитить. Хотя бы в этом мы согласны. Итак, когда я паду — когда я паду — Умирающий Бог захватит меня, как и тебя. — Он покачал головой. — Я не слишком тревожусь о себе. Нет, я скорее страшусь подумать, что вечное умирание сделает с искуплением. Кажется, это на редкость зловещий союз.

Искупитель просто кивнул; Сирдомину подумалось, что бог только об этом и размышляет. Будущее кажется предопределенным, гибель неизбежна, а то, что будет потом, явно не станет благом.