Данэя
Шрифт:
– Нет: это только твое дело. У тебя всё, как у других. Но что ты ещё думаешь о гурио? Ты сама?
– Удобно. Но... Как бы правильно выразиться...
– Неприятно?
– Да нет. Они, конечно, хороши собой, очень ласковы и выполняют любое твое желание. И специфические данные на высшем уровне, и обучены своему делу просто поразительно. Но, всё-таки, что-то ... не то!
– Вроде скотоложства?
– Да! Именно. Точно! Нет полного удовольствия оттого, что с гурио совершенно невозможно ни о чем говорить. Они ужасно примитивны. Сексуально совершенные животные – и только. Как кобели. Он сделает всё,
– Вот именно.
– Но зато это удобно: экономит время, силы, нервы. А им всё равно: они совершенно тупы и бесчувственны.
И тут Дан буквально взорвался:
– Нет!!! Не бесчувственны они! Малоспособны? Относительно – да. Примитивны? Да их же почти ничему и не учили. Поставили в детстве крест на их способностях и на том успокоились. А они, всё-таки, – люди. Люди! Я это знаю. Хорошо знаю! – Он повернулся к Лалу. – Почему, почему же ты тянул столько времени? Я же ... я же слишком давно тоже считал, что у нас не всё в порядке.
– И не единым словом не обмолвился об этом, – попытался оправдаться Лал. Больше перед собой, чем перед Даном.
– Как и ты почему-то. Не принято ведь об этом говорить: вжились мы все – с детства – в представление о непогрешимо окончательной правильности устройства нынешнего общества. Сломать, отказаться от него ведь не легче, чем пришлось мне с физическими представлениями, чтобы поверить в гиперструктуры. Великое всеземное общество интеллектуалов – ученых, инженеров, деятелей искусства: демократичное до последней степени! Вооруженное совершенными теориями и сверхмощными моделирующими машинами. Способное на совершение только крупнейших принципиальных ошибок! То, что мы имеем, даже хуже рабства: раб мог стать свободным, а неполноценный... О чем говорить! А они ведь люди – чувствуют, как люди: я это знаю очень давно.
– Ты тоже: специально интересовался неполноценными?
– Нет. Это получилось иначе.
Тогда – давно ещё – когда я подошел к идее гиперструктур. Принятие её требовало отказа от слишком большого количества существовавших представлений.
Я вел мучительные поиски возможности обойти необходимость добраться до истины тем путем. Они требовали напряжения сверх всяких пределов, – и с какого-то момента я начал замечать, что у меня вообще перестает что-либо получаться. Появился непонятный страх, тоска. Ночью – не мог оставаться один, так как не спал почти совсем.
Я стал тогда каждый вечер вызывать к себе одну и ту же гурию. Она была не очень-то молода, тучная, с большим животом и грудью. У меня не было совсем желания, но с помощью своего искусства она иногда добивалась, что я брал её, после чего ненадолго чуть успокаивался. В остальное время мне было достаточно того, что я не один. Ощущение её присутствия, тепло её тела, к которому я прижимался, даже звук её дыхания помогали мне пережить ещё одну бесконечную ночь.
Через несколько дней, вернее – ночей, она начала ко мне привыкать.
– Тебе плохо, миленький? – спрашивала она, ласкаясь ко мне.
– Да, Ромашка. – Ведь нормальных имен у них нет.
– А сейчас сделаю так, что будет хорошо тебе. – И старалась, сколько могла – но безрезультатно.
–
Говори, – просил я её. – Рассказывай что-нибудь.– Что рассказывать, миленький?
– А что угодно.
– Прости: нечего мне рассказывать – не знаю я ничего.
– А ты расскажи про себя.
– Да разве можно?
– Ну, я тебя прошу.
... Она, действительно, знала и понимала очень немногое.
В школе ей всё плохо давалось, – некоторые дети дразнили её за это. Потом ей сказали, что она поедет в другую школу, где дразнить её никто не будет.
И, правда: в школе, где были только девочки – и женщины, которые за ними смотрели, никто её не дразнил. Много учиться не заставляли, и ей там очень нравилось. Потом её стали гладить по щекам и говорить, что она очень миленькая. Потом она испугалась крови, но тетя сказала, что теперь она большая, и бояться не надо, потому что у всех девочек так. И у нее стали расти волосы под мышками и груди, маленькие.
И она уехала в другое место, где жили девочки, у которых уже выросла грудь, и они все были миленькие. Им было весело. Их учили пению, танцам и как делать, чтобы быть ещё красивей. И занимались с ними гимнастикой и спортивными играми, от которых у них красивей становилась фигура.
В залах, где они занимались, иногда появлялись люди, не похожие на них и воспитательницу: выше, с другой фигурой, без грудей, некоторые с усами или бородой. И голоса у них были другие. В перерывах они шутили с девушками, и девушки с ними тоже смеялись и разговаривали. Девушкам нравилось с ними.
Ромашка (так её стали тогда звать, а прежнее имя свое она даже позабыла) с интересом и любопытством рассматривала этих необычных людей.
– Почему ты не такой, как мы? – спросила она как-то одного из них, наиболее охотно болтавшего с ней.
– Я мужчина.
– Это что?
– Как-нибудь пойдем вместе купаться – я тебе объясню.
– А когда? Сегодня?
– Нет, не сегодня.
– А когда?
– Потом.
– Ладно.
Он пришел к ней через сколько-то дней, когда она отдыхала.
– Пойдем купаться!
– А ты мне объяснишь?
– Сегодня объясню.
В комнате, куда он её привел, он велел ей всё снять и разделся сам. Она с интересом рассматривала его тело, так не похожее на её. А потом она стала смеяться, потому что поняла, что это мальчик, только взрослый. А он трогал её везде и гладил грудь, зато разрешил потрогать у него всё, что она хотела. Ещё потом он сказал ей:
– Я тебя научу сейчас самому приятному. Ты не бойся: может быть, будет больно, но потом приятно. – Она охотно согласилась.
Приятно ей, правда, тогда не было. Но потом ей очень понравилось. Остальным девушкам тоже объяснили, и воспитательница и её помощники дальше учили, как надо делать хорошо, чтобы было очень приятно, и показывали про это фильмы. С каждой специально занимался мужчина-гурио, отрабатывая с ней приемы. Мужчины постоянно менялись – так было нужно для их обучения.
Как к торжественному акту готовили девушек к первому выходу как гурии. В этот день их особенно красиво причесали и одели. Вечером в большом разукрашенном зале они танцевали и участвовали в эротических играх с полноценными. Инструкторы-гурио находились рядом и, стараясь всё делать незаметно, поправляли и подсказывали.