Данэя

– Ну, нет – меня не торопи! Говорите пока вы. Я хочу прежде знать, что вы сами думаете.

– У меня всё. Пусть теперь скажет Эя.

– А мне кажется, что в первую очередь надо устранить условие, породившее их. Женщины сами должны рожать и растить детей. Тогда исчезнет отбраковка: ни одна мать не допустит её в отношении своего ребенка.

“В точку!!!”

– Взамен увеличится ещё больше потомство неполноценных, – сразу же возразил Дан. – И не начнут же женщины вдруг рожать!

– Начнут: глядя на ту, которая первой сделает это.

– Ну, сие весьма проблематично. Кто из женщин в настоящее время готов пойти на это? Никто, я думаю.

– Такие есть! Ева мне говорила, что есть! И она сама – в первую очередь. Ты напрасно так скептически относишься к этому. Лал! Ну, скажи ты, наконец!

– Эя права! Она женщина – и смогла понять главное быстрей тебя. Ты не удивляйся: ей помог инстинкт материнства – он куда сильней, чем мужской, отцовский. Значит, ты говорила с Евой?

– Да. И довольно много. В тот день, когда вы летали на рыбалку.

– Можешь что-то рассказать о вашей беседе?

– Всё. В ней не было ничего, о чем мне не хотелось бы говорить.

– Скажи главное.

– Она снова говорила, что женщины сами должны рожать детей. Что связь детей и родителей должна быть восстановлена, что без этого жизнь никак нельзя считать полноценной. Что это необходимо даже для женского здоровья: природа мстит за невыполнение их органами своих функций – заболевание раком матки и груди не такое уж редкое явление.

Что не так уж мало её коллег, с которыми она близка, с завистью смотрят на рожениц или тайком суют младенцам свою пустую грудь. Что они были бы счастливы сами родить и выкормить детей – но в настоящее время им это не дадут сделать. А если они попытаются, то слишком много авторитетных противников, которые будут в состоянии добиться их бойкота – и тогда детей у них отберут. Но она верит, что это, всё-таки, неизбежно.

Что сама она готова нарожать уйму детей, если бы мы её взяли с собой. Захотела – зачем-то – дать мне специальный архив, в котором у нее собраны материалы и программы буквально по всему, что связано с детьми. Я не хотела ей отказать, сделала перезапись и обещала хоть сколько-нибудь с ним ознакомиться. Но пока ещё ни разу в него не заглядывала.

– Вы говорили об отбраковке? Она что-нибудь ещё сказала тебе о ней?

– Нет. Совсем.

– Она и раньше тоже – никак не связывала между собой эти вопросы. Значит, в её взглядах ничего не изменилось. И сделанный вывод принадлежит тебе самой.

– Ты не считаешь, что мне его подсказал? Тем, что говорил прошлый раз.

– Разве? – улыбнулся Лал.

– А может быть, и тем, что свозил меня тогда к детям. Ева к этому, конечно, тоже причастна. Тем, что дала мне подержать на руках ребенка. Я представила, что снова прижимаю его к себе, – и вдруг поняла, что если бы знала, что это мой ребенок – скорей бы умерла, чем дала причинить ему зло. Вместе с твоими словами это привело меня к тому, что я сказала.

– Что ж: всё правильно! Возврат женщин к материнству я тоже считаю необходимым условием и главным средством уничтожения института неполноценных.

– Позволь, Лал, – возразил Дан, – ты же знаешь, что контингент неполноценных ничего не стоит начать комплектовать без отбраковки – одними потомственными.

– Не совсем так. Ты знаешь численное соотношение обеих категорий?

– Нет, конечно. А что?

– Примерно один неполноценный на десять полноценных. Это соотношение внушает мне сильное подозрение, что под отбраковку попадали и дети с временным отставанием в развитии. Почему? Почему нельзя было установить несколько низший уровень способностей для отбраковки? И дополнить необходимое количество потомственными?

А вот почему: совершенно отсутствует стопроцентное наследование качеств своих родителей; потомки неполноценных – не обязательно неполноценные по своим способностям. Это – непреложная истина, которую генетики, безусловно, учитывают, всячески ограничивая число потомственных неполноценных.

Никто не знает, какая доля потомков неполноценных была бы отбракована, если бы они росли в таких же яслях, садах и школах, как остальные. Сейчас их сразу обучают по примитивной программе, но при этом они в среднем не уступают в развитии отбракованным детям.

Если количество потомственных резко увеличится – а этот процесс уже начался – то среди их потомков будет слишком много таких, правомерность отнесения кого к неполноценным по их умственным способностям можно будет оспаривать.

– А что помешает тогда подбирать для спаривания самых тупых?

– Это слишком ограничит возможность получения необходимых для использования качеств.

– И всё-таки? Если добьются, чтобы рождались только тупые дети?

– Нет! Повторяю: ничего не выйдет. Такие будут мало способны к тренировкам и соблюдению режима. Это будет материал слишком низкого качества. Ну, как?

– Сдаюсь! – Дан протянул Лалу руку.

– Ну, зачем? Пропаганда тоже будет неимоверно важна: без нее люди не поймут истинное положение вещей; лишь она сделает ясными цели. И твой авторитет, старший мой брат, сыграет в этом огромную роль. Ну, всё – хватит! Одеваться!

Дан вел стол в этот “вечер”.

– Будем пить за тебя, Лал, – сказал он, поднимая кубок с нектаром. – За светлый твой ум и сердце, разглядевшие то, что не замечал никто. За то, что ты нам раскрыл глаза и подсказал выход. Будь здоров и счастлив! Да свершатся твои мечты!

Лал тоже поднял кубок:

– Дорогие мои! Сегодня я особенно счастлив – оттого, что я сейчас не только рядом с вами: вы теперь вместе со мной, разделяете мои мысли и веру. Давайте выпьем за возрождение социального равенства, за воплощение нашего идеала! – он чокнулся с ними. Они не чувствовали, насколько он напряжен.

Говорить ли им остальное? Не рано ли?

Нет. Лучше всего сказать сегодня. Но – не в данную минуту.

– Как ты шел к этому? Расскажи! – Ему дали удобную возможность подготовить их к главному, и он поспешил ею воспользоваться.

Это был длинный рассказ, потрясший их обоих.

– Лал, поешь, – сказала Эя, когда он кончил. – А то ты умрешь с голоду. Мы-то хоть ели немного.

– Ничего: я терпеливый.

– Куда больше! Молчать столько лет – не сказать мне ни единого слова, – упрекнул его Дан.

– Просто, не хотел тебе мешать делать главное: только оно могло сделать возможным изменить то, что мне удалось разглядеть. Но – если бы я знал о Ромашке!

– Ну ладно! Что ж теперь. А ты поешь, – поешь, всё-таки!