Даниил Московский

На вечернем пире Даниила посадили за небольшим столом, стоявшим на возвышенном месте отдельно от других, и это тоже было непривычно. Даниил сжимал в кулаке двузубую серебряную вилку, неловко тыкал ею в блюда, которые с поклонами подносил волочанский вотчинник Голтей Оладьин, хозяин дома.

А блюд было много. Голтей Оладьин, сын Шишмарев, старался поразить великим хлебосольством, щедро вываливал на столы всё богатство лесов и рек московских. Обильный стол — честь для гостеприимца!

Ещё больше было на столах хмельного питья. Меды стоялые, меды чистые пряные, заморские вина в корчагах, пиво-олуй из ячменного солода сменяли друг друга, и казалось, им не будет конца. Как ни берёгся Даниил, но под конец едва с кресла поднялся. Семён и Леонтий Велины под руки отвели сомлевшего князя в ложницу.

Наутро князь Даниил, перепоручив все дела тиуну Федьке Блюденному, созвал бояр для беседы. Так посоветовал Протасий Воронец, припомнивший к случаю поучительную притчу: «Если десять мечей пред тобою лежат, выбери лишь один из них, ибо правая рука у человека одна. А взявши все десять мечей в охапку, как биться будешь? Так и дела княжеские. Из многих дел выбери одно, самое нужное!»

Это был ещё один урок княжеской мудрости...

Московские бояре входили в горницу, осторожно ступая по крашеным половицам, крестились от порога на красный угол, где висела икона Богородицы, заступницы владимирской земли и иных земель русских, и смирно рассаживались по лавкам.

Протасий Воронец и наместник Пётр Босоволков по-хозяйски уселись возле самого княжеского кресла. Московские бояре внешне не показывали неудовольствия, хотя сидеть близко к князю — великая честь для каждого. Видно, уже признали Протасия и Петра самыми близкими советчиками князя.

А Протасий Воронец и Пётр Босоволков поглядывали друг на друга ревниво, недоброжелательно. Кому-то из них предстояло быть первым в княжестве, кому-то — вторым, потому что сразу двух первых не бывает. Многое зависело от первого разговора.

Как ни обидно было Протасию, но пришлось слово уступить наместнику Петру. Князь Даниил сразу спросил:

— Поведайте, бояре, о Москве, об иных градах московских, о волостях, о людях...

И Пётр Босоволков, успевший за немногие месяцы своего наместничества изъездить московские земли вдоль и поперёк, начал рассказывать. Он рассказывал неторопливо, обстоятельно, загибая толстые пальцы, будто вотчину передавал новому хозяину:

— Городов в княжестве три. Большой град — Москва. В Москве Кремль деревянный крепкий на Боровицком холме, посад большой и многолюдный, пристани торговые на Москве-реке и на Яузе...

Московские бояре согласно кивали головами, одобряя слова наместника. Внимательно прислушивались, не пропустит ли чего — землю же представляет князю! Но наместник своё дело знал и говорил уверенно:

— Малые грады Звенигород и Радонеж. Крепостицы там небольшие, и посадских людей немного. Есть ещё село торговое — Руза. Людей в Рузе много. Если срубить там крепость, будет Руза в княжестве четвёртым городом...

Даниил слушал, запоминал.

Запомнить было нетрудно — невеликим оказался московский удел! Зажали его сильные соседи. Верх Москвы-реки был под Смоленском, а с полуденной стороны [3] по Москве-реке рязанские волости поднялись до самой речки Кжелки, которая от Москвы в сорока вёрстах. Да что тут много говорить?! Что вдоль, что поперёк Московского княжества — полтораста вёрст, за два дня из конца в конец можно проскакать, если конь резвый. С малого приходится начинать князю Даниилу Московскому...

3

Полуденная сторона — юг.

Так и сказал боярам:

— С малого начинаю княжение. А дальше — как Бог даст. Окрепнем — раздвинем рубежи. Рубежи-то наши не каменными стенами огорожены...

Вмешался Протасий Воронец. Давно нетерпеливо ёрзал на скамье, искал случая вставить слово и наконец дождался:

— Истинно говоришь, княже! С малого начинал и отец твой, блаженной памяти Александр Ярославич Невский. С единого Переяславского княжества. А как возвысился! На всю Русь! Мы поначалу города окрепим, войско умножим, людей соберём на пустующие земли...

— Людей стало много, — перебил Пётр Босоволков. — Как прежний великий князь Василий Квашня призвал безбожных ордынцев на Русь, побежали люди из владимирских волостей к Москве. И из рязанских волостей после недавнего татарского разоренья люди бегут к Москве же... [4]

— Таких людей с приязнью встречать надобно, — назидательно произнёс Протасий и даже пальцем погрозил наместнику. — Не утеснять, но землю им нарезать под пашню, от тягостей освободить, пока не окрепнут, серебро дать на обзаведение...

4

Великий князь Василий Квашня в 1273 году позвал из Орды войско для войны с Новгородом. По пути к Новгороду татары дважды опустошали владимирские земли, что привело к бегству оттуда населения. А рязанские земли татары разорили в 1275 году, возвращаясь из похода на Литву.

— Так и делаем. Чай, и мы не без ума здесь. Княжескую выгоду понимаем.

Московские бояре одобрительно загудели, поддерживая наместника: «Истинно говорит, истинно!»

Протасий Воронец прищурил глаза, процедил недоверчиво:

— Ещё поглядеть надобно, как делаете...

— Князь Даниил Александрович поглядит! — отрезал Пётр Босоволков. — Князю судить о делах верных слуг своих, никому больше!

Даниил, слушая препирательства самых ближних своих людей, встревожился. Не с розни начинать бы княжение — с сердечного согласия... Но потом вдруг подумал, что, может быть, взаимная ревность Протасия Воронца и Петра Босоволкова на пользу княжескому делу? Может, перед ним не два медведя в одной берлоге, а два работника-страдника у одного ворота?

Бредут такие страдники лицами в разные стороны, но по одному кругу, нажимают на разные рычаги, но верёвку наматывают одну, и наматывают в две силы...

Пусть честолюбивые бояре тянут тяжкий груз княжеских забот в две силы, как те страдники у ворота! Пусть! А милостями не обделить ни того, ни другого — это уж его, княжеская забота!

Это был ещё один урок княжеской мудрости, постигнутый Даниилом самостоятельно. А сколько их ещё будет, таких уроков?

Даниил улыбался боярину Протасию и наместнику Петру одинаково приветливо, не высказывая предпочтения ни тому, ни другому. А спорщики ярились всё больше, чтобы князь оценил их усердие и преданность.

Телохранители Семён и Леонтий Велины стояли возле княжеского кресла, ревниво прислушивались, нет ли в речах бояр умаления достоинства их господина. Но всё было как подобает. Спорили бояре между собой, а к Даниилу обращались уважительно, даже лицом светлели.

Семён и Леонтий переглядывались, удовлетворённые.

Даниил беседовал с боярами до полудня, а потом отобедал и — спать. От Бога так присуждено, все на Руси после обеда почивают: и зверь, и птица, и человек. Зачем ломать прадедовские обычаи?

А вечером снова был пир. На этот раз за хозяина был Пётр Босоволков. А с концом пира и второму дню волочанского сидения — конец!

Тиун Федька Блюденный крутился юлой. Даже на пирах не был, хоть и звали. Освободил князя от всех забот. То скакал на бойкой лошадке к просеке, по которой волокли на круглых брёвнах-катках ладьи, то возился с рогожами возле клади («не дай Бог, дождичек!»), то отмеривал муку и солонину поваренным мужикам («сам не приглядишь — своруют!»).

Пока тиун хлопотал по хозяйству, серебряную казну стерегли телохранители князя. Алексей Бобоша, Порфирий Грех и Ларион Юла томились в душной подклети возле ларца, ругали Федьку последними словами.