Даниил Московский

— Вёрст десять, княже.

Вздохнул Невский. Ох, как же это много, когда силы покидают. А он чует, их уже мало осталось, до дома бы добраться, не прихватила бы смерть в пути...

Вечерело. Зимние сумерки ранние. Небо очистилось, показались первые звёзды, яркие, мерцающие.

«Быть морозу», — подумал Александр Ярославич.

Раздумья о жизни и смерти явились. Человек рождается, чтобы оставить свой след на земле. В делах своих, пусть в малых, совсем неприметных, но из них складывается общее, большое. Он, князь, не зря прожил на свете, может, его добром помнить будут. На западных рубежах прочно стоял, ордынцев на Русь не наводил... Рано призывает его Господь, но на то воля Божья, а ему бы, Александру, потоптать ещё землю, увидеть, как вздохнёт она, освободившись от ордынского ига...

Александр Ярославич понимает, такое не скоро случится, но пробьёт час, и познают татары силу российского меча. А для того надобно князьям от распрей отречься, заодно встать. Успеть бы наставить на то сыновей своих, вразумить. Пусть помнят: дурная слава далеко летит и навеки позором покрывает...

И снова на своё мысль повернула. Любил ли он кого, кроме Дубравки, и был ли любим? Поди, теперь и сам не ответит. На княжении и дома гостем редким бывал, не упомнит, как дети росли. А Аглая с первой встречи сердце занозила. С той поры всегда с ним в его помыслах, всё такая же тростиночка с голубыми глазами... Любовь свою Невский от всех в душе хранил.

Издали донёсся собачий лай. Великий князь догадался: впереди город.

Услышал, как бояре советовались, в княжьи ли палаты либо в монастырь. Боярин Иван сказал решительно:

— В монастырь, чтобы князь схиму принял, и там лекарь сыщется. Я же за князем Андреем отправлюсь...

Небо снова затянули тучи, спряталась луна. Наперёд саней выехало несколько гридней, зажгли смоляные факелы, освещая дорогу. Заскрипели монастырские ворота. Гридни бережно сняли князя с саней, внесли в тесную келью, уложили на лавку, вышли. Удалились и бояре. Александр Ярославич остался один. Свеча тускло освещала келью. Вдруг Невскому почудился до боли знакомый голос. Он раздался откуда-то с высоты. Голос позвал его:

«Княже Олександр!»

«Господи, да это же Дубравка меня зовёт! — догадался Невский. — Но ведь её нет в живых?»

Он вздрогнул, вытянулся, и в тот же миг смерть взяла его душу...

А во Владимире ждали великого князя. В палатах горели свечи, жировые плошки. Собрались бояре, духовенство. Все знали — князь болен. Началось утро. Блёклый рассвет пробился в гридницу. Распахнулась дверь, и на пороге встал епископ Кирилл. Стих говор, а епископ, воздев руки, воскликнул:

— Солнце отечества закатилось! Осиротела земля Русская. — Голос его задрожал. — Не стало Александра!..

Взмах крыльев, и орёл взлетел ввысь. Утренняя заря едва тронула небо, и лес, стоявший стеной, ожил. Пробовали голоса первые птицы, застучал по сухостою дятел, шурша прошлогодней листвой, пробежал ёж. Орел парил, и ничто не укрывалось от его зорких очей. Всё живое, что могло сделаться добычей гордой птицы, спешило укрыться в траве и кустарниках. Камнем падал орёл на свою жертву, рвал крепкими когтями, бил страшным клювом. Победный клёкот слышался далеко. И снова полёт, недосягаемый, величественный. На мгновение орёл замер. Внизу он увидел группу всадников. Кто они и куда держат путь? Орел не опасался людей, да и какой вред они могут ему причинить? Люди сами живут в страхе. И эти всадники, вероятно, тоже торопились укрыться в лесу. Сколько раз доводилось видеть орлу, как метались люди, покидая свои жилища, бежали в глубь лесов, а из Дикой степи с шиканьем и визгом вырывались конные полчища, и тогда горели избы и огонь и дым сопровождали степняков.

Описав круг, орёл чуть спустился к земле, но ничего интересного для себя не обнаружил. На траве лежал старец, и рядом, под кустом, сидел отрок. Разве орлу понять, что жизнь и смерть соседствуют, идут рядом, и тому подтверждение эти два человека? Смерть шла по следам старца, но могла ли она устрашить его? Года преклонные, и ноги устали бродить по земле, а тело просило покоя. Не единожды старец исходил землю Русскую от далёкой Тмутаракани до Великого Новгорода и от Галицко-Волынского края до Рязанского княжества.

Старец лежал, задрав бороду, и помутившиеся глаза смотрели ввысь, куда вскорости должна вознестись душа, где ждал суд Господень, строгий и справедливый. Об одном сожалел он, что оставляет бесприкаянным парнишку, которого подобрал лет пять тому назад в Переяславле, на Днепре.

Теперь отрок сидел рядом, и у ног его лежали гусли и холщовая сума. Кто даст ему приют, какой добрый человек отогреет его сердце?

Жизнь человеческая — суета сует, думает старец и переводит взгляд на парнишку, на его худое, обветренное лицо, и ему вспоминаются далёкие годы, когда он, тогда ещё подросток, такой же, как этот Олекса, был поводырём у слепого гусляра, и они брели из Тмутаракани, что у моря Сурожского, безлюдной, дикой степью. Однажды на них наскочил конный половецкий разъезд, но не тронул слепого и отрока. Половцам ни к чему были эти немощные русичи, каких нельзя даже продать в рабство.

Через многие годы пронёс старец воспоминания, как они добрались до окраин Киевской Руси и увидели в запустении её городки и деревни, народ, уходивший в Московскую Русь от печенежских и половецких набегов.

Брели слепой гусляр и отрок, питались подаянием, и не было просвета в их жизни. Как-то раз, когда слепец и парнишка сели передохнуть, в небе пролетала огромная воронья стая. Крик и грай перекрыли все остальные звуки. Слепой поднял голову, долго вслушивался, наконец спросил:

— Скажи, отрок, много ли воронья в небе и куда летят они?

— Они затмили свет, дедушко, и появились с той стороны, где восходит ярило.

Слепец приник ухом к земле, и лицо его сделалось озабоченным.

— Великая беда надвигается на землю Русскую, — произнёс он. — Издалека идёт на Русь грозный враг. Несметны его полчища, горе и страдания несут они.

— И когда случится такое? — спросил испуганный парнишка.

— Скоро, отрок, скоро. И не на год и не на два, а на века навесят ярмо испытаний на русский люд...

В тот же день, к вечеру, сызнова появилась стая воронья. Теперь она летела с запада на восток, и слепой гусляр сказал:

— Враги придут на Русь и с той стороны, куда ушло ярило... Много крови прольётся, ох много!

Старец провидцем оказался. И года не минуло, как ворвались на Русь неведомые доселе татаро-монголы, покорившие Китай и Хорезм, Самарканд и Бухару, Мерв и Герат... Между Уралом и Доном раскинулось ханство Батыя — Золотая Орда. Подобно урагану пронеслась конница татаро-монголов, и никто не смог остановить её...

Неожиданно с очей старца спала пелена, и он заметил орла. Разбросав крылья, птица парила высоко, и старец подумал, что этот орёл видел, как на русские княжества обрушились татары, горели города и по дорогам в Орду гнали пленных русичей... А вскоре на западных рубежах Руси появились шведы и немцы, выросло и окрепло княжество Литовское...

Шмыгнул носом отрок. Старец оторвался от раздумий. Парнишка промолвил, упрашивая:

— Не помирай, дедко...

— Не горюй, Олекса, мир большой, сыщется добрая душа.

— Куда я без тя, дедко?

Промолчал старец, только вздохнул: трудно будет Олексе, время жестокое. Ему, старцу, и смерть принять было бы спокойней, коли бы знал, что Олексе приют отыскался. Подбодрил отрока:

— Не умру я, вот перележу, и тронемся дале...

Сызнова мысль о татарском разорении. Князья удельные в Орду, к ханам, на поклон ездят, друг на друга хулу возводят, за великий стол готовы брата предать. Все повинны в бесчестии, гордость теряют. Даже новгородский князь Александр Ярославич жестокую ордынскую чашу испил. А уж каким удалым был, а перед ханами на колени опустился...