Дантон

Камилл (учтиво-насмешливым тоном, который внезапно, к концу тирады, становится колким и резким). Пока ты говорил, Максимилиан, мне пришло на память нечто во вкусе Платона. «Когда я слышу, — сказал бы доблестный полководец Лахес, — когда я слышу, как человек славит добродетель, и человек этот представляет собой истинного санкюлота, достойного тех речей, которые он произносит, я испытываю неизъяснимое наслаждение. Мне тогда кажется, что это единственный музыкант, достигающий совершенной гармонии, ибо все свои поступки он приводит в согласие со своими словами — и не по якобинской или женевской моде, а на французский лад, который один только и заслуживает названия республиканской гармонии. Когда со мной говорит такой человек, я вне себя от радости, я похож на тех безумцев, что пьянеют от красноречия, — так жадно я впиваю в себя каждое его слово. Но кто славит добродетель, а в жизнь ее не претворяет, тот причиняет мне горькую обиду, и чем он кажется красноречивее, тем большее отвращение внушает мне его музыка». (В конце монолога Демулен поворачивается к Робеспьеру спиной.)

Робеспьер, не произнося в ответ ни единого слова и не сделав ни единого жеста, встает, с тем чтобы уйти. Люсиль, встревоженная направлением, какое принял разговор, и не спускавшая глаз с Робеспьера, берет его за руку и пробует заговорить с ним шутливо.

Люсиль (указывая на Камилла). В этом противном мальчишке сидит дух противоречия. Ты не можешь себе представить, как он иногда меня злит! Милый Максимилиан, вы оба ничуть не изменились. Спорите, как, бывало, в школе, в Аррасе.

От Робеспьера по-прежнему веет холодом; он ничего ей не отвечает и собирается уходить.

Дантон (с самым приветливым видом подходит к Робеспьеру и уже совершенно иным тоном). Робеспьер, мы все трое не правы. Дадим друг другу слово быть отныне послушными одному только разуму и для блага родины позабудем взаимные наши обиды. Я первый подхожу к тебе и протягиваю руку. Прости мне мою минутную вспышку.

Робеспьер. Дантон воображает, что одним словом может загладить нанесенные им оскорбления. Обидчику нетрудно позабыть обиды, которые причинил он.

Дантон. Я, по-видимому, ошибочно приписываю моим противникам свойственное мне великодушие. Но благо Республики для меня важнее всего: она нуждается и в моей энергии и в твоих добродетелях. Если тебе противна моя энергия, то мне отвратительны твои добродетели: мы квиты. Сделай, как я: зажми себе нос, и мы вместе спасем отечество.

Робеспьер. Я не думаю, что есть люди, без которых отечество не могло бы обойтись.

Дантон. Так рассуждают все завистники. Прикрываясь этими красивыми фразами, они выхолащивают все, что составляет силу Нации.

Робеспьер. Сила, не внушающая доверия, это уже не сила!

Дантон. Ты мне не доверяешь? Ты придаешь значение сплетням, которые ходят обо мне, бреду Билло-Варенна? Посмотри на меня. Похож я на лицемера? Ненавидьте меня, но не подозревайте!

Робеспьер. О человеке судят по его делам.

Дантон. Какие же такие за мной дела?

Робеспьер. Ты равно благожелателен ко всем партиям.

Дантон. Все несчастные вызывают во мне сострадание.

Робеспьер. Кто хвастается, что ни к кому не испытывает ненависти и в самом деле не испытывает ее к врагам Республики, тот подрывает мощь Республики. Жалость к палачам становится жестокостью по отношению к жертвам. Из-за этой снисходительности нам пришлось сровнять с землей целые города — один день снисходительности обойдется нам в тридцать лет гражданской войны.

Дантон. Ты всюду видишь преступления — это безумие! Если ты болен, так лечись сам, но не заставляй здоровых людей принимать лекарство. Республика сама себя губит. Еще есть время прекратить этот бессмысленный, дикий террор, истощающий Францию. Но если ты будешь медлить, если ты не присоединишься к нам, то сам потом не справишься с его разрушительной силой. Ты попытаешься, но будет уже поздно: огонь террора сожжет тебя вместе с другими, он сожжет тебя прежде других. Несчастный, неужели ты не понимаешь, что в тот день, когда не станет Дантона, следующий удар обрушится на тебя? Ведь это я до поры до времени защищаю тебя от пожара.

Робеспьер (отстраняется от Дантона; холодно). Ну и пусть он меня сожжет!

Камилл (тихо Дантону). Ты увлекся, Дантон, ты задел его самолюбие.

Дантон. Во имя отечества, Робеспьер, во имя того отечества, которое мы с тобой одинаково горячо любим и ради которого мы отдали все, даруем полную амнистию всем друзьям и недругам, лишь бы они любили Францию! Да смоет эта любовь все подозрения и все ошибки! Где нет любви, там нет и добродетели. Где она есть, там нет места преступлению.

Робеспьер. Без добродетели нет и отечества!

Дантон (настойчиво, с угрозой). Я еще раз предлагаю тебе мир. Подумай о том, чего мне стоит сделать первый шаг. Но я готов претерпеть любое унижение, если это ко благу Республики. Протяни мне руку, освободи Фабра, верни Вестермана в армию, защити Эро и Филиппо от тех, кто жаждет их крови!

Робеспьер. Я рожден бороться с преступниками, а не управлять ими.

Дантон (еле сдерживаясь). Так ты хочешь войны, Робеспьер? Подумай хорошенько.

Робеспьер (невозмутимо поворачивается к Дантону спиной и обращается к Демулену). Камилл, в последний раз: прекрати свои нападки на Комитет.

Камилл. Пусть не подает повода для нападок!

Робеспьер. Подчинись вместе со всеми воле Нации.

Камилл. Я тоже представитель Нации, я имею право говорить от ее имени.

Робеспьер. Ты должен быть для нее образцом законопослушания.

Камилл. Мы отлично знаем, как издаются законы. Все мы, Робеспьер, адвокаты, прокуроры, законоведы, и нам известно, что скрывается под величием закона. Я бы от души посмеялся над нашим с тобой словопрением, если бы не мысль о слезах, что льются из-за той комедии, которую мы разыгрываем. Слишком дорого мы стоим людям. Даже добродетель нельзя покупать такой ценой, не говоря уже о преступлении.

Робеспьер. Кто не в силах исполнять свою обязанность, тот не должен ее на себя принимать. А кто принял, тот должен молча идти вперед, пока не рухнет под этим бременем.

Камилл. Я готов пожертвовать собой, но не другими.

Робеспьер. Прощай. Вспомни Эро.

Камилл. Почему ты заговорил об Эро?

Робеспьер. Эро арестован.

Дантон и Камилл. Арестован? Он только что был здесь.

Робеспьер. Я знаю.

Люсиль. Но что же он сделал? В чем его преступление, Максимилиан?

Робеспьер. Его дом служил убежищем изгнаннику.