Дантон

Их ждет Революционный трибунал. Их и многих других, ибо арестованы также в немалом числе спекулянты и дельцы, сомнительные якобинцы и журналисты, заподозренные в финансовом ажиотаже и шпионской деятельности.

Ужас положения состоял в том, что вся эта братия так или иначе была связана прошлым с ним, Жоржем Дантоном. Одни на него работали, с другими он пил и кутил, третьим оказывал покровительство. При этом, надо полагать, хвост потянется и дальше. Следствие только началось, а уже все твердят об «иностранном заговоре», охватившем и Конвент, и подчиненные ему органы, и народные общества. Где концы этого заговора? Кого еще пожелают и сумеют к нему приплести?..

Казалось бы, хуже некуда. Действительно, пропасть.

Но, вглядываясь в существо дела, Дантон сразу же заметил по крайней мере три поразительных обстоятельства, которые не могли не ослабить его тревоги.

Во-первых, он узнал, что хитрый Фабр д’Эглантин, его бывший секретарь, делец, более других погрязший в темных комбинациях, пошел на весьма ловкий политический ход: видя, что все горит, он выступил в роли доносчика перед правительственными комитетами и заблаговременно оговорил как своих компаньонов, так и общих партийных врагов. Это повысило доверие Комитетов к Фабру, и вместо обвиняемого он стал вдруг одним из судей: его пригласили принять участие в расследовании финансового заговора.

Во-вторых, Дантону становится известно, что, хотя в деле о заговоре имелись материалы, компрометирующие лично его, в частности донос, сделанный Базиром и утверждавший, что заговорщики рассчитывали опереться на бывшего министра юстиции, однако все эти материалы были исключены по приказу Комитетов и рассмотрению не подлежали.

Наконец в-третьих, Дантон определенно заметил, а сегодня общие наблюдения превращаются в уверенность, что Робеспьер, которого он считал своим главным противником, не только не проявляет к нему враждебности, но, напротив, как будто ищет с ним союза.

Если первый из этих фактов был Жоржу вполне понятен, то два остальных вначале поставили его в тупик. Однако он понял их подоплеку, как только более подробно разобрался в общем положении дел в столице.

«Эбертистский натиск», который начался еще в те дни, когда Дантон грохотал в Конвенте, требуя установления революционного правительства, вылился поздней осенью в «дехристианизаторское» движение. Началось с введения республиканского календаря, а кончилось попыткой упразднения религии и всех религиозных обрядов.

«Дехристианизаторы» Клоотс, Эбер, Шомет стали закрывать церкви, превращая их в места празднования «культа Разума». Многие священнослужители, в том числе и высшие, как парижский епископ Гобель, торжественно отреклись от сана.

Жорж прибыл в Париж в самый разгар этих событий. Он сразу же выступил против «дехристианизации». Он категорически потребовал и добился запрещения в стенах Конвента «антирелигиозных маскарадов».

Вот тогда-то он и поймал впервые благосклонный взгляд Робеспьера.

Неподкупный, до сих пор открыто не высказывавшийся, относился к насадителям «культа Разума» с враждебностью. Теперь, чувствуя поддержку Дантона, он выступил против них и осудил «дехристианизацию» с государственной и политической точек зрения.

Тогда Шомет, бывший одним из инициаторов движения, первым от него отказался; за ним последовали Эбер и его сторонники.

Это произошло в конце ноября.

А сегодня Неподкупный платил Жоржу услугой за услугу…

«Мир или перемирие?» — этот вопрос задавал себе Жорж Дантон, шествуя твердым шагом по бывшей улице Кордельеров, ныне улице Марата.

Мир… Нет, мир невозможен.

Но и перемирие не так уж плохо.

Теперь, если действовать умело, можно добиться многого. Надо начать с эбертистов, а затем в положенный час ударить по Робеспьеру. Но теперь он, Жорж, наученный горьким опытом, будет действовать иначе, чем прежде. Нечего лезть под огонь — надо выставить на первую линию других. Хватит громоподобных речей — нужны осторожность и осмотрительность. Сначала нейтрализовать Неподкупного, создать вокруг него пустоту, а затем набросить петлю на его тощую шею.

Все это следует делать так, чтобы самому остаться в тени…

Дантон не пошел домой. Несмотря на позднее время, он вдруг изменил маршрут и отправился к своему пылкому другу Камиллу, с которым давно уже не говорил по душам.

«Старый кордельер»

Никогда еще в своей короткой жизни длинноволосый Камилл Демулен не чувствовал себя таким неуверенным и сбитым с толку.

Ему казалось, что он теряет рассудок. Он не мог понять, что происходит вокруг него. Когда-то все представлялось удивительно простым и ясным: речь в Пале-Рояле, взятие Бастилии, штурм Тюильрийского дворца…

Когда-то был неиссякаемый революционный энтузиазм.

А теперь? Теперь революционеры по непонятным причинам пожирают друг друга. Жирондисты съели фель-янов, якобинцы — жирондистов, Дантон проглотил Брис-со, Робеспьер готовится слопать Дантона, а на Робеспьера точит зубы кровожадный Эбер.

Что же происходит? К чему все эти аресты? И почему его старый друг и бессменный руководитель Жорж Дантон, на которого он всегда полагался, как на каменную стену, вдруг исчез, замолк и не подает признаков жизни?

Когда-то он, Камилл, на страницах своей газеты требовал крови врагов — недаром его называли «главным прокурором фонаря». Но сейчас, когда кровь полилась, он почему-то больше ее не хочет. И он уже вовсе не уверен, что враги — это враги. Все видели, как он, написавший убийственный памфлет «Разоблаченный Брис-со», плакал, когда осудили жирондистов. Теперь он попал в «подозрительные».

Демулен — «подозрительный»! Это звучит, не правда ли?..

…Дантон влетел точно вихрь. Он сказал:

— Бери перо и пиши! В публицистике — твоя сила. Поначалу похвали Неподкупного и ругни Эбера; затем потребуй милосердия!..

И вот Камилл снова берется за перо. Он готовит к выпуску первый номер своей новой газеты. Название газеты — «Старый кордельер» — достаточно ярко намекает на ее суть. Речь в ней поведется от лица прежних кордельеров, кордельеров того времени, когда в их клубе господствовал не Эбер, а Дантон.

Первый номер «Старого кордельера» вышел через два дня после речи Неподкупного в защиту Дантона у якобинцев. Он прославлял Робеспьера, вознося его до небес. Он отождествлял политику робеспьеристов и дантонистов.