Дар над бездной отчаяния

– Вам не кажется, князь, что в цепочке ваших фактов слишком много случайностей? – Государь откинулся в кресле, холодно и пристально поглядел на министра. – Пушку, по вашей версии, за рядили на учениях и позабыли из неё выстрелить. После учений никто не почистил ствол. Не проверил, когда готовили к перевозке. Заряжали для салюта и опять никто не наткнулся на уже заряжен ное боевым зарядом орудие. Случайности ли это?

Государь встал, отошёл к окну. Стоял спиной к министру – знак окончания аудиенции.

– Приму все меры, – вскочил князь, – землю буду рыть, ваше величество, докопаюсь до истины…

«Они охотятся за мной уже много лет, – глядя в окно на заснеженный парк, думал император. – В Японии на меня с мечом бросился самурай Тауде Сантсо. Представили как фанатика-одиночку. Но с какой стати рядовому самураю убивать наследника русского престола? В расцвете сил умирает мой отец-богатырь. Откуда у него могли взяться эти смертельные болезни? Здесь выстрел картечью и «преступная халатность»?..

Но убитый в здании сената из пистолета генерал-губернатор Финляндии Бобриков – это не халатность, а злодейский заговор. Разорвали взрывом бомбы на куски у Финляндского вокзала министра внутренних дел Плеве. Застрелили в кабинете министра просвещения Боголепова, убили министра внутренних дел Сипягина… Они убирают самых лучших, кого нельзя подкупить и запугать…

Всё эти жидомасонские общества «Красные вороны», «Белые лилии»… подобно полчищам крыс наводняют Россию. Заговоры, оружие, деньги – это ещё не самое страшное. Они несут в себе бациллы нравственной чумы. Воспевают убийц. Их благодатная стихия – общественное безумие, паника, страх, хаос.

Он вдруг вспомнил, как говорил однажды обер-прокурор Победоносцев на совещании министров: «Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, имея деньги, может основать газету, собрать по первому кличу толпу писак, фельетонистов, готовых разглагольствовать о чём угодно, репортеров, поставляющих безграмотные сплетни и слухи, – и штаб готов, и он может с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого. Действовать на министров и правителей, на искусство и литературу… можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова?». Что этому противопоставить? Как избежать трагедий, о которых пророчествовал сто лет назад монах Авель?..

…Перед сном государь долго молился. Стоя перед иконами на коленях, вслед за Спасителем повторял полные человеческого отчаяния слова, произнесённые некогда Им в Гефсиманском саду: «Да минует меня чаша сия. Но будет на то воля не моя, а Твоя…».

Уже встав с колен, он задержался взглядом на иконке Николая Чудотворца. Вспомнил разговор в больнице с самарским крестьянином Журавиным.

Как он тогда сказал? «Зверь в людях проснулся». Разбудили. А чем его усмирить?..»

10

Распутин уговорил Григория ещё пожить в Петербурге. Нашёл квартиру тут же, на Гороховой. Когда тот обмолвился, де собирается строить в Селезнёвке церковь, загорелся. Посулил найти людей, что за большие деньги заказали бы писать свои портреты. Старец непрестанно зазывал Григория в гости. Если тот не ехал, слал записки: «Милый, дорогой, совсем забыл меня…».

…Как и в первый раз, в тот день в приёмной Григорий наткнулся на добрые, но ревнивые глаза Акилины Лаптинской. Здесь бок о бок тёрлись армяки, генеральские мундиры, лисьи салопы, пальтеца на рыбьем меху, собольи накидки, сюртуки английского дорогого сукна.

Распутин, услышав о его приезде, выбежал к нему, прилюдно пал на колени, целовал троекратно. Сам со Стёпкой внёс его в кабинет. Посадил на диван у окошка. При виде безрукого и безногого калеки молодая, в нарядном платье, дама стремительно вскочила со стула, тёмные её красивые глаза заблестели нервной слезой.

– Мне много говорили о вас, – обратилась она к Грише. – Вы тот художник, Божий избранник, рисовали государя. Я так люблю всё тайное, мистическое. Вы видите вещие сны? – Не дожидаясь от него ответа, вложила узкую холодную кисть в руку старца. – Батюшка Григорий, я вам так благодарна. Ваши советы сделали меня счастливой. Буду за вас молиться…

– Тысячами ко мне тянутся. У всех одно: «подсоби». А я кто? Обыкновенный крестьянин, – заговорил Распутин, когда дама вышла. – У этой аристократии всё есть: деньги, дворцы, прислуга, а радость в душе высохла.

Имения проживают, в потерю разума вдаются. Чуть что – стреляются, травятся… Я им это в глаза говорю, не нравится. За это в газетках на меня всяко брешут, паскудят. Акилина, принеси те газетки!

Стёпка развернул принесённую газету на диване. Григорию бросились в глаза чёрные разлапистые буквы заголовка: «Рецепт тайной силы старца». Он нагнулся, опираясь плечом о спинку дивана, стал читать:

«…Я сегодня выпью двадцать бутылок мадеры, потом пойду в баню и затем лягу спать. Когда засну, ко мне снизойдёт божественное указание…». Григорий, изумляясь, перепрыгнул взглядом несколько строчек: «Распутин велел принести ящик вина и начал пить. Каждые десять минут он выпивал по одной бутылке. Изрядно выпив, отправился в баню, чтобы после возвращения, не промолвив ни слова, лечь спать. На другое утро я нашёл его в том странном состоянии, которое находило на него в критические моменты его жизни. Перед ним находился большой кухонный таз с мадерой, который он выпивал в один приём. Я его спросил, чувствует ли он приближение своей «силы». «Моя сила победит, – ответил он, – а не твоя…»

Читая газету, Григорий невольно слышал разговоры Распутина с посетителями. «Я тебя обнадеживать не буду, но записку министру щас черкну», – говорил он и тут же, диктуя себе вслух, писал: «Милый, дорогой, к тебе обратятся с этой запиской, помоги Бога ради».

– Видал козыря, – обратился Распутин к Григорию, когда захлопнулась дверь за рыжим, в клетчатом костюме, широкозадым мужчиной. – Митька Рубинштейн, банкир огромадный. Особняк свой пожертвовал под госпиталь. Денег дал две ты щи на воспитательный дом. Государыне на глаза попасться хочет. Подрядов на провиант для армии домогается… Ладно, прочитал брехню. Дувидзон вон ещё дурее навараксил, будто я в Тобольске на обеде у губернатора еду с тарелок руками ел, гостям облизывать пальцы давал. Пьяный с бабами под граммофон плясал. Понабрехали, а губернатор-то Станкевич заставил опровержение напечатать. Напечатали, а что толку, брехня по свету уж разошлась…

Распутин скомкал газету, бросил на пол.

– Меня-то распинают своими брехнями – лад но, они государя и его семью грязью забрызгивают. Сплели, будто Аннушка [49] даёт наследнику помалень ку яду, он заболевает. А я являюсь, она перестаёт яд сыпать, Алексей Николаевич и поправляется. Это ведь надо цинизм какой иметь, писать такое…

Пока он говорил, в кабинет вошла старуха в чепце и белом до пят платье с нашитыми на нём вдоль красными лентами. Обвисшие серые космы из-под чепца, одутловатое сизое лицо и колыхающееся, налитое водянкой тело делали её похожей на всплывшую утопленницу.

49

Фрейлина императрицы Анна Вырубова.