Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

— Ах ты, окаянный! Пусти мого мужика! Ишь чего удумал! — вооружившись все тем же нахальным веником, на кота наскочила худая маленькая деваха, с белым лицом курицы, и лишь длинные черные волосы не позволяли спутать ее с дворовой птицей.

— Брысь, кикимора! — рявкнул кот, удерживая выскочившего было Домового когтистыми лапами.

Берегиня сообразила, что ей самой не сладить с лютым зверем и, швырнув в кота голик, она обратилась к словену:

— Мил человек, унял бы ты хищника. Задерет, ведь, мужа мого ненароком?

— Мужика-то как звать?

— Сысуем кличут.

Ругивлад сделал коту знак, чтобы тот слегка отпустил когти. Баюн фыркнул, но не ослушался. Домовому заметно полегчало. Он перестал трепыхаться и вопить, в тот же миг утварь, летавшая в воздухе вокруг, грянулась об пол, да так, что остались одни осколки и щепочки.

— Никак, одичал! — юродствовал Баюн, — Или того хуже — рехнулся на старости лет! Вона сколько всего переколотил.

— И ты бы рассвирепел за полвека-то, — уже совсем миролюбиво сказал Сысуй, — Мне бы, старому, на угольках поваляться! Золою бы горяченькой больные ножки растереть. Так, печь который год не топлена. Я ж не злыдень по натуре — а лишь из необходимости.

— Ну, это мы мигом! — заметил волхв.

Взявшись за кремень и кресало, что всегда носил на поясе, он принялся высекать искру…

— Давно бы так, — согласилась Кикимора, подсаживаясь к печи и протягивая к пламени длинные паучьи пальцы, — А ведь, я тебя помню, коток! Бывало, такие сказки загибал, что с утра до вечера слушали…

Она мечтательно завела глаза, но Баюн смолчал. Кот — не ворона, да и домовой — не сыр с маслом.

Волхв знал, кикиморы рождаются, как и обычные дети, только отец у них один — пенежный змей. Залетит такой к своей любимице в избу через печную трубу, принесет злато-серебро. Для него она ставит в печи щи да кашу, на худой конец яичницу, а забудет — осерчает змей и спалит дотла. Заскочит эдак, потешится, а на завтра — милая уж брюхатая ходит. И на седьмой месяц выкинет девочку, такую, что волхвы содрогнутся. Подхватит огненный змей дитенка, унесет на самый край света, куда — не ведомо. Только старые люди говорят — там живет Древний Старик, напоит он девочку медовой росой, жена его — Матушка яга — расчешет Кикиморе волосы гребнем злаченым, кот-баюн ей на гусельках песенку сыграет — заснет маленькая в хрустальной колыбельке. Очнется деваха, словно бабочка, скинув кокон — и знает она все то, о чем Кудесник да женка его вещая поведали ей. Но не порхать берегине в поднебесье — будет она подругой Домовому, станет век с ним под печкой коротать, не старея боле, но и Света Белого не видя.

А про пенежного-то змея Ругивладу еще тетка Власилиса сказывала быличку:

— «Как во граде Лукорье летел змей по поморию, града княгиня им прельшалася, от тоски по князю убивалася, с ним, со змеем, сопрягалася, белизна ея умалялася, сердце тосковалося, одному утешению предавалася — как змий прилетит, так ее и обольстит». И чтобы избавиться от пенежного, — продолжала тетка-ведунья, — надо заткнуть в терему все щели мордвинником, да и говорить трижды такие слова: «Тебя, огненный, не боюся. Ладу в пояс поклонюся. Ладе уподоблюся, во узилища заключуся. Как мертвяку из земли не вставати, так и тебе ко мне не летати, утробы моей не распаляти, а сердечку моему не тосковати. Заговором я заговариваюсь, железным замком запираюся, пеленою Макоши покрываюся!»

Всегда и во веки веков будут петь у нас по деревням, прося Рожаниц о помощи:

Благослови, мати,Ой мати, Лада, матиВесну закликати!..

— Значит так!

Ругивлад вздрогнул, писклявый голос кота вернул его в действительность.

— Коль озорничать бросите, — учил Кикимору Баюн — все пойдет чинарем. На Просинец мужику твоему — кашу, а тебе — на Масленицу будет угощение.

— Тогда все семь дней. На Встречу можно поменьше, Заигрыш — тут надобно добавить. В Лакомый денек — сам Род велел, но особенно, когда Разгуляй к концу двинется! Там очень прошу!

— Уважим! Не обидим! — согласился волхв.

— Вот и ладненько, — продолжала Кикимора, загибая пальцы, — В Тещины вечера — сам забудешь, есть кому напомнить…

— Да, я, Кикимора, не женат пока.

— А это, брат, не порядок! Не порядок! — вставил Сысуй, и заворочался, кот еще ослабил когти — Без бабы никак нельзя. То ж погибель прямая Домовому!

— Вот, и я про то же, — закивал котяра.

— Поговорите еще, — рассердился Ругивлад, — Пост у меня ныне.

— Ты послушай, мил человек! Я, почитай, седьмой век коротаю, и всякое повидал. Терем мы поправим — это не беда. Дыры законопатим, на оконца сперва пузырь натянем, потом и о зерцале могем покумекать. Короче, в Лютене жарко станет. Завтра проси жупана дать тебе в помощники Творило — то самый толковый да рукастый мужик на городище. Вдвоем мы с тобой не управимся, а холода наступают скоро. Двор, я так понимаю, тоже обустроят, у тебя найдутся помощники порасторопнее. Но нам, духам, уют потребен, а кто его сумеет сотворить, как не простая баба. Ты на худышек, да вертушек не смотри — они ни фига в семейной жизни не соображают и от них дому одно разорение. Ты заведи нам хозяюшку… Отчего, спрашивается, мы тут за полвека озверели? Дому тоже нужна женская забота да ласка, а на гостином то дворе — одни гулящие ошивались…

— Вот ведь пристал. «заведи»!? То ж не корова какая? Ладно, придумаю что-нибудь, — успокоил волхв Сысуя.

— Значит, ударили по рукам!? — осведомился у Кикиморы более практичный Баюн.

…Словом, на другой день Ругивлад вернулся ко двору жупана цел и невредим. Станимир похвалил молодого волхва. Ольга не скрывала радости и восхищения. Но средь прочих голосов даже тугой на ухо словен различил полный зависти шепоток ее чернявого ухажера — Дороха.

* * *

— Наверное, твой господин несчастен? — заговорила Ольга с котом.

— У меня нет хозяина! — гордо промурлыкал Баюн.

— Извини, я и забыла, что воля в крови у вашего племени, — смутилась она.

— Но если ты о Ругивладе, то он и в самом деле несчастен. Чудовищное честолюбие сыграло с ним злую шутку. Так что не жалей его! Сам виноват и от страданий лишь испытывает наслаждение. А что, хищница вышла на охоту?

— Я не понимаю?

— Да, ладно врать-то! Я дивиц насквозь вижу! Что ты — ведьма, может батюшка не приметить, иль какой влюбленный остолоп! А у тебя меж тем все на лбу написано…

Ольга загадочно улыбнулась. Затем, вдруг, схватила кота за шкирку, и с трудом приподняв, поднесла звериную морду к лицу:

— А вот это еще бабка надвое сказала!

— Сказала — так сказала! Но зачем же сразу лапать? Дурень, он и есть дурень, — заговорил разумный кот, — Кто не пожелал отдаться на милость Лады, тот должен пойти хотя б к Ругевиту на поклон.

— Разве любовь и сила так мешают друг другу? — спросила Ольга и опустила зверя, разгладив мех на загривке.

— У нас, обычно, совмещают, — согласился Баюн, почесав лапой за ухом, — Ругивлад искал тайное знание. Но не меньшую власть имеют вполне нормальные вещи. Конечно, парень добился бы и славы, и богатства, и женщин, но этого ему мало. А по мне — лучше сразу отбросить когти, чем такая жизнь.

— Мне не нравятся умники, которые стремятся сделать людей иными, чем они есть на самом деле — уязвлено произнесла Ольга, — Нельзя подчинять себе человека против его воли, какие бы добрые намерения при этом не двигали бы тобой! Боги мудры, и единственная подлинная власть — это любовь.

— Она ваша и целиком ваша, коварные, — мявкнул кот. — К тому же, любовь — обоюдоострый меч. Кто жаждет ее — сам надевает оковы. И потому любовь есть предрассудок… Знал я одну кошечку, так она, мерзавка, бросила меня с двумя котятами…

— Нельзя же вечно бояться? — прервала воспоминания кота девушка, — Но теперь-то он обладает своим знанием, раз вызвался помочь нам?

— Уж что верно, то верно. Как разойдется, как разойдется… Близко не подходи — зашибет. А потом жалеет, ох жалеет… Как мужик мужика, я его не понимаю. Мррр… Знание получишь только в борьбе, но Любовь познается лишь в несчастье.

— Ты, оказывается, тоже большой умник?!

— Я это не в первый раз слышу, милая. Все мы немного ученые, — так ответил Баюн, фыркнул и гордо удалился по зубчатой стене частокола, подняв пышный хвост трубой.