Дар
Шрифт:
– Ах вот как, у нас зубки имеются! – поддразнил доктор.
Она рассмеялась – и внезапно увидела, что счастливое лицо, отразившееся в зеркале, принадлежит ей самой.
Бедная мамочка – она была так долго и так глубоко несчастна. И сумела найти успокоение только в смерти. Патриции вспомнилось, как она, накачавшись транквилизаторами, стояла у гроба – мать лежала, прекрасная и загадочная, осыпанная белыми розами, которые так любила при жизни. И вдруг в исходящий от гроба сладковатый запах грубо вторгся аромат мужского одеколона – резкий, бесцеремонный, всепобеждающий. Дед положил руку ей на плечо, и ее едва не стошнило.
Следующим после провала
– Меня зовут доктор Соломон, – произнес этот человек мягким голосом. – Не бойтесь… Вы здесь в безопасности.
В течение следующих шести месяцев Патриция научилась ассоциировать этот голос с мудростью и добротой. Он не выуживал у нее всяких подробностей о годах детства или о характере сновидений; вместо этого, доктор приносил ей замечательные книги о героях, о людях, посвятивших свою жизнь высокой цели. После того, как Патриция прочитывала книгу, она обсуждала ее со своим доктором.
Вот и сейчас она решила все-таки что-нибудь почитать – чтение всегда шло ей на пользу, лучшего способа убить время просто не было. Она расстегнула молнию на чемодане и извлекла брошюрку, которую нашла возле сапожек для верховой езды – «Мистическая природа лошади», сочинение Пауло Кардиги.
Уже завтра ей предстояла встреча с прославленным португальским мастером верховой езды. Она обожала лошадей, любила на них кататься, – и вот отец решил взять ее на каникулы в Португалию, где он заранее договорился о курсе уроков в школе верховой езды, принадлежащей Кардиге. Строго говоря, он хотел взять ее с собою в Португалию еще в прошлом году, когда снимал в Лиссабоне кинокартину, но тогда этому воспротивился Дж. Л.
Но они еще никуда не опоздали – так говорил ей отец вчера, позвонив из Италии. У нее в ушах по-прежнему звенели последние слова, произнесенные им перед тем, как повесить трубку: «Патриция, запомни, никуда невозможно опоздать. Я только что осознал это сам. Нам с тобой предстоит очень о многом поговорить. Я должен рассказать тебе нечто чрезвычайно важное». И тут его голос задрожал. Но что бы это могло значить?
Патриция вздохнула. Скоро ей предстоит все узнать.
Она раскрыла книжку и, погрузившись в чтение, забыла снедающие ее нетерпение, забыла волнение и тревогу. Бросив через какое-то время взгляд на часы, она с удивлением отметила, что пролетел целый час. Она мысленно прикинула временной расклад. Прошло уже больше двадцати четырех часов после того, как отец позвонил из Триеста и сообщил, что направляется в Цюрих. Конечно, самолетов было мало, к тому же, в Италии они всегда опаздывают, размышляла девушка, – но ведь не настолько же? И разве не пора ему быть на месте?
Она вновь встала и подошла к окну. И на этот раз его увидела. Он шел по дорожке, рядом с ним, сильно сутулясь, шел доктор Соломон.
Но когда они подошли поближе, Патриция почувствовала, как в груди у нее зарождается – и рвется наружу – панический крик. Давно знакомое и, казалось бы, при помощи доктора Соломона, давно забытое чувство безраздельного и неконтролируемого ужаса охватило ее вновь. Потому что по дорожке к зданию санатория приближался вовсе не отец Патриции, а ее дед.
Сколько уже задуманных ими совместных с отцом планов удалось ему сорвать. Но не на этот раз! Папочка не допустит, чтобы такое случилось и
теперь. Он ей пообещал.Дж. Л., высокий и прямой, с седыми, стального оттенка, волосами и пронзительным взглядом синих глаз, – гранитная статуя, как называла его покойная мамочка, – вошел в палату без стука. Шедший следом за ним доктор Соломон был явно взволнован.
– Патриция… ты едешь со мной… – в приказном порядке объявил Дж. Л., приближаясь к ней.
Комнату заполнил невыносимый запах мужского одеколона.
Она отпрянула от него и села на постель, ухватившись за ручку чемодана.
– Мистер Стоунхэм, – вмешался доктор Соломон. – Это не лучший способ разрешить кризис. Сейчас более, чем когда-либо, Патриции необходимо оставаться здесь и…
– Да уж, на ваш взгляд, конечно! – огрызнулся Дж. Л. – Если вспомнить о санаторных счетах, которые вы выставляете, то вам хотелось бы запереть ее здесь навеки.
От запаха одеколона у Патриции закружилась голова. Она глубоко вздохнула, стиснула зубы.
– Я никуда с тобой не поеду! – Ее голос дрожал. – Я жду папочку.
– Твой отец не приедет, – резко бросил Дж. Л.
– Мистер Стоунхэм, ради всего святого…
В голосе доктора, помимо всего прочего, сквозила обида.
Глядя в пронзительные глаза Дж. Л., Патриция не могла удержаться от того, чтобы не задрожать всем телом.
– Я тебе не верю! И тебе больше никогда не удастся разлучить нас.
Дж. Л. посмотрел на нее сверху вниз.
– А теперь слушай сюда.
Его лицо находилось на расстоянии всего в несколько дюймов от ее лица. Ее тошнило от нестерпимого запаха. Она, стараясь отвернуться от него, упиралась в его грудь обеими руками.
– Оставь меня в покое!
– Ты будешь слушаться меня! Запомни! Ведь за тебя плачу я!
– Мне не нужны твои паршивые деньги… – Ее голос, дрожавший до этих пор, внезапно стал чистым и твердым. – Я ненавижу их! И тебя я тоже ненавижу! Он ударил ее по лицу.
Она в ужасе уставилась на деда. Доктор Соломон схватил его за руку.
– Мистер Стоунхэм, я вынужден настоять на своем! Вы совершаете серьезную ошибку.
– Нет! – Стоунхэм тоже перешел на крик. – Ей все равно придется узнать об этом, так пусть уж она узнает от меня. – Тут он несколько понизил голос. – Патриция… твой отец умер.
Девушка вскочила с постели, широко раскрыв сразу же ставшие безумными глаза.
– Это неправда! – Теперь кричала она. – Ты лжешь! Убирайся отсюда!
Стоунхэм наблюдал за ней с равнодушным видом.
– Доктор, годитесь же вы хоть на что-нибудь! Вот и давайте – объясните ей.
Доктор Соломон присел на постель и попытался привлечь девушку к себе. Но она стояла оцепенев и не желала прикосновений.
– Послушай меня, Патриция… Увы, это правда…
В широко распахнутых глазах Патриции застыл невыразимый ужас.
– Папочка… умер? – прошептала она.
Затем повернулась к Дж. Л. и глухим утробным голосом, идущим, казалось, из самой глубины, сказала:
– Ну вот… все умерли… а ты-то почему до сих пор не умер?
Того, что произошло вслед за этим, она уже не осознавала. Ее внезапно унесло куда-то далеко – так далеко, что оттуда ей не было ничего слышно. Доктор Соломон, Дж. Л. и все предметы, находящиеся в палате, внезапно стали смутными и бесцветными – подобно фотографии в полуистлевшей газете. Затем все вокруг нее оделось тьмой, у нее подкосились ноги. Она полетела в бездну – полетела в какую-то мрачную пустынную темницу – полетела, как сломанная грошовая кукла, тряся ручонками и вращаясь в чудовищном мраке.