Дарители

— Не будем, — Вита вздохнула и прижалась лицом к его груди. — Сколько времени?

Он повернул голову и взглянул в окно, за которым безжалостно истончалась ночь.

— Почти утро. Ты устала — поспи…

— Да-а, — протянула Вита, потом хрипловато, но весело пропела, закинув руки за голову: — Ах, не одна трава помята — помята девичья краса!..

Мрачноватая забота слетела с лица Схимника, и он захохотал, откинувшись на подушку.

— Ты вполне можешь все переиграть. Вспомни о гордости, о чести, о чем там еще вспоминают женщины утром?

— О деньгах, — сказала Вита и пихнула его в бок. — Если бы я решила пожалеть, конечно, я свалила бы все на тебя — гнусного соблазнителя, но я не жалею. И все равно… это так странно, какой-то сюрреализм — ты и я в постели…

— Почему? Вот если б мы были не в постели, а, скажем, на дереве — вот тогда бы был сюрреализм. Не бери в голову — осталось всего несколько часов — вот потом…

— Я соврала тебе насчет письма.

— Какого письма? — он приподнялся на локте, глядя на нее.

— Того, в Зеленодольске. Которое я не дала тебе прочитать. Я сказала, что никому не пожелала бы такой смерти… но если бы оно было в руках у Яна, Баскакова, Шестакова, любого из тех шестерок, которые за нами гонялись — мне бы и в голову не пришло останавливать их.

Глаза Схимника сузились, потом он негромко произнес:

— Зря ты это сказала.

— Знаю, — она потянула его за шею. — Иди сюда…ты слишком далеко…

Они снова занялись любовью, но на этот раз с сонной нежностью, бережно и устало, а потом Вита, уже засыпая, пробормотала:

— Пообещай, что не уйдешь, не попрощавшись.

— Не могу, — сказал Схимник отпуская ее и отодвигаясь. На ее лицо набежала тень, потом она понимающе кивнула:

— Хорошо… тогда, давай попрощаемся сейчас, — ее голос дрогнул. — Как тебя зовут?

— Андрей, — имя далось ему с трудом — он давным-давно никому его не называл. Он произнес его прежде, чем сообразил, что все-таки лучше было ей не знать… но уже было поздно. Если назовет другое — Вита поймет, что оно фальшивое.

— Андрей… — Вита покатала имя на языке, как дегустатор — порцию хорошего вина, потом улыбнулась — в улыбке была тишина, и что-то скорбное, и странно счастливое. — Прощай, Андрей.

— Прощай.

Они отвернулись друг от друга и заснули, глядя в противоположные стороны — один — на колыхающиеся в умирающем полумраке занавески, другая — на потертый прямоугольник ковра.

* * *

Когда поздно утром Схимник проснулся, голова Виты лежала у него на груди, и он обнимал ее, и она улыбалась во сне, а за окном хлестал долгожданный ливень, наполняя комнату мокрой озоновой свежестью. У балконного порога натекла лужа, и с отяжелевших, обвисших занавесей капала вода.

Нужно было вставать, одеваться и уходить, и Схимник хорошо понимал, что чем дальше отодвигать этот момент, тем сложнее будет… но продолжал лежать и смотреть на Виту, слушая дождь и водя кончиком пальца по ее щеке. Волосы девушки смешно разлохматились, темные ресницы аккуратно лежали на щеках, дыхание щекотало ему кожу.

Это просто. Осторожно переложи ее на другую половину кровати, прикрой простыней и уходи. Так и только так будет правильно. Будущего здесь быть не может. Дальше здесь только пропасть.

Да, уходить… Обратно в привычный мир, к крови и грязи, и грубости, квинтэссенции равнодушия и рационализма, к совершенно иным женщинам — иным, потому что на них абсолютно наплевать, и к утоленному голоду, без которого невозможно существовать. Он бы, не задумываясь, отдал все это за маленькую лгунью в его постели — теплый непонятный свет, так странно зажегшийся и ставший значить так много, от него можно было отказаться, когда он был где-то в стороне, а теперь, попробовав его на вкус, это намного тяжелее. Но здесь была нужна совсем другая плата — чужой разум, а, возможно, еще и жизни черт знает скольких человек.

Встретимся. И ты знаешь об этом.

Темные ресницы дрогнули, поднимаясь, и Схимник сжал зубы. Одно лишь движение ресниц истинно любимых может разрушить царства, и в жертву им можно принести не только чужой разум, но и жизни народов.

Пусть, когда ты откроешь глаза, в них будет ненависть. Пусть в них будет ужас. Стыд. Сожаление. Мне будет больно, но тогда я смогу уйти.

Глаза Виты открылись, и в них было сонное тепло.

— Ты не ушел?.. Как хорошо… Андрюша, зачем тебе куда-то идти?.. — она завозилась, устраиваясь поудобней.

— Ты действительно хочешь, чтобы я остался?

— Глупый вопрос… Конечно хочу. Дурак какой… — пробормотала Вита и тут же снова заснула.

В тот день он так никуда и не ушел, не ушел и на следующий… А в конце недели зазвонил телефон. Вита плескалась в душе и звонка не слышала, а Схимник, вернувшийся из вылазки в магазин, как раз разложил на столе продукты и отвинчивал крышку с бутылки ледяной минералки. Услышав звонок, он с бутылкой в руках быстро прошел в комнату, но трубку снял не сразу, а некоторое время просто стоял и отсутствующе смотрел в окно, и телефон прозвонил четыре раза, прежде чем он ответил. Голос в трубке казался незнакомым, циничным и до безобразия вульгарным, но, тем не менее, Схимник без труда понял, кто звонит. Слышно было неважно, голос сплетался с шумом уличного движения — Наташа звонила не из дома.

— Привет, темный волк! Хорошо, что ты ответил — я тебе и звоню. Значит, ты все-таки остался, а это означает, что ты уже и не уедешь. Я действительно правильно смотрела, — казалось дырочки трубки сочатся самодовольством.

— Как Славка? — мрачно осведомился Схимник.

— Прекрасно! — в трубке хохотнули — бессердечно и на удивление сексуально. Он вдруг подумал, что Наташа сейчас почти прижимается губами к микрофону, чтобы оказаться как можно ближе, и невольно слегка отодвинул трубку от уха. — Трахаемся как кролики! Наверстываем упущенное — и все благодаря тебе! А вы?! Ты ведь с ней вместе достаточно давно. Уже отпустили на свободу свои природные инстинкты?! И как? Сколько раз?! Вы…

Она закашлялась и в трубке что-то стукнуло, а когда Наташа снова заговорила, Схимнику показалось, что теперь он слышит кого-то другого — вначале он разговаривал с циничной шлюхой, а потом кто-то отнял у нее трубку — кто-то похуже.

— Я спрашиваю не из любопытства, а всего лишь потому, что если что-то было, то, значит, мы можем вернуться к нашему разговору. Она не захочет тебя такого, она слишком любит жизнь… жаль, что она не дает мне нарисовать ее — мне так не хватает ее хитрости, ее притворства, ее изворотливости… Но это ерунда по сравнению с тем, что есть у тебя. Кроме того, ты ведь не хочешь как-нибудь проснуться и увидеть… — холодный расчетливый голос не договорил, и снова раздался смешок — на этот раз словно разбился кусок льда, а потом заговорил кто-то третий — менялись не голоса, менялось что-то другое, чему было сложно подобрать определение. — Люди должны друг другу помогать. Скажи, ты уже чувствуешь свой голод? Я свой чувствую — и давно. Иногда мне кажется, что я состою только из этого голода. Он синий — а ты знаешь, сколько в синем холода? Ты учти только — прошло время, и теперь у меня есть условия.