Дариус Дорван. Наемник

Поклонение богу смерти запрещено везде, а его адепты повсеместно подвергаются гонениям. Да что там гонениям — приверженцев безжалостно уничтожают, и за каждую голову варисурга можно получить награду.

«Сам Варис их к себе и забери, — скрежетнул зубами Дариус. — Умудрились же мы угодить именно в это место».

О варисургах рассказывали множество страшных историй, но порой среди них попадались настолько нелепые, что однажды, не выдержав, Дариус рассмеялся такому рассказчику прямо в лицо. Правдой в них всегда было одно: варисурги приносили своему богу человеческие жертвы. И еще, перед тем как умертвить, они долго пытали жертву, искренне веря в то, что богу смерти сладостно слышать стоны и крики истязаемых.

В этом и заключалось самое страшное: Дариус со своими людьми, сам того не ведая, вторгся в долину, где, вероятно, находится тайное прибежище приверженцев Вариса. И теперь варисурги из кожи вон вылезут, чтобы никто из них не вышел отсюда живым. И еще, вполне вероятно, что на помощь этой четверке спешат новые адепты. А значит, действовать нужно быстро.

Картина перед Дариусом складывалась следующая: преследующие Галуга с Бистом варисурги, разделившись, прижали их к отвесной каменной стене. Одна часть вражеского отряда находилась прямо у него перед глазами, другие жрецы оставались не видны, доносились только их азартные крики. Сколько их там, непонятно. Но немного, иначе с его людьми давно бы уже покончили.

Один из притаившихся в овражке варисургов оказался серьезно ранен и теперь лежал на земле, прижав руки к животу и корчась. У второго на правой руке белела свежая повязка. Это работа Биста: Дариусу удалось услышать, как жрец с повязкой на руке обругал лучника «проклятым свердом», до которого он вскоре доберется. Так что ошибки нет.

Рассматривая адептов, Дариус прикидывал, как быть дальше. Их трое, тот, что лежит, ухватившись за живот, уже не противник. Да и другой, раненный в руку, тоже серьезной угрозы не представляет. Если он не обоерукий, конечно. Но воины, умеющие обращаться с оружием обеими руками одинаково хорошо, встречаются крайне редко, уж кому как не самому Дариусу об этом не знать.

А если он левша? Остается все же надеяться, что нет.

До укрывшихся в овраге десятка полтора шагов, которые можно преодолеть за два-три прыжка. Эх, будь у него его сабля, его Кунтюр!.. Именно так он называл клинок втайне от всех. Топор ему не помощник, в тесноте овражка места для размаха особо нет, это саблей ему хватило бы трех уколов. Да и нет у него особых навыков владения топором. Кинжалом все же будет надежнее.

Дариус отполз немного назад, засунул за ремень сзади топор. Затем извлек засапожный нож, в пару к кинжалу, зажатому в правой руке.

«Пора. И да помоги мне бог воинов — Марох. Лиона, богиня удачи, тоже не отвернись».

Мароха всегда изображали могучим воином с грозным выражением лица и с огромным двухлезвийным топором в руках. Лиону же — стройной красивой девушкой с озорным выражением лица и веселой улыбкой, как будто бы говорящей: «Сегодня я здесь и ты мне очень нравишься, а завтра… завтра я могу исчезнуть надолго, совершенно позабыв о тебе».

«Не забудь обо мне, красавица», — прошептал гонорт, выбирая мгновение для броска.

«Хорошо хоть варисурги не воины, нутром чующие, что к ним подбирается смерть», — думал Дариус, собираясь с духом перед атакой.

Все, пора! Трое варисургов смотрели в противоположную от него сторону, а четвертый… Четвертый сейчас думает только о скрутившей его боли и о том, выживет ли он или, промучившись несколько дней, предстанет перед своим богом.

Двумя прыжками Дариус оказался за спиной двух ближних к нему варисургов. Враги были без доспехов, и поэтому дело решала не сила — быстрота.

Кинжал, зажатый Дорваном в правой руке обратным хватом, вошел сверху в левое плечо варисурга на удивление легко, рассекая на пути подключичную артерию. Продолжая движение, Дариус вонзил все еще стоявшему к нему спиной второму варисургу засапожный нож в бок, под ребра, туда, где находится печень. Это надежно. Теперь оставался всего один. Тот, что находился от него дальше всех.

Варисург резко обернулся на звуки, доносящиеся из-за его спины, выставив перед собой арбалет. Но выставив нелепо, не направив его во внезапно появившегося врага, а держа поперек на вытянутых руках, как будто защищаясь от удара. Дариус громко рыкнул на жреца, хищно оскалив зубы и опасаясь, что от волнения сорвется голос. И противник, вместо того чтобы использовать арбалет по назначению, отпрянул назад, на миг потеряв равновесие.

Этого оказалось достаточно. Рывок вперед, удар в приоткрывшуюся грудь — и сползающее на землю тело. Нож вошел неудачно, застряв в костях уже мертвого арбалетчика, и Дариус, выпустив его, крутнулся на месте, разворачиваясь к последнему варисургу, раненному стрелой в живот. Бывает всякое, так что лучше поостеречься. Нет, тот продолжал лежать неподвижно и даже крепко зажмурил глаза, как будто бы это могло его спасти. Но оставлять его в живых было нельзя.

Дариус отлично помнил слова Сторна, сказанные ему давным-давно как раз по такому поводу:

— Сын, запомни хорошенько, запомни на всю жизнь. Ты хочешь стать воином и должен знать, что ничего нельзя делать наполовину. Великодушие к врагу может быть только тогда, когда ты уверен в том, что оно не обернется против тебя злом. Однажды на моих глазах убили человека, которого я считал своим лучшим другом, одним ударом в спину. И убил его тот, кого он великодушно пощадил минутой ранее.

Дариус рывком развернул лежавшего на земле варисурга: все же убить ударом в спину… Жрец дернулся всем телом и затих. Глаза его так и остались закрыты.

«Ну что ж, тем легче, — подумал Дорван. — Потому что некоторые необходимые вещи делать очень тяжело».

Затем он метнулся к арбалетчику, на ходу подумав, что, возможно, именно он ранил Тацира. Извлекая из его груди нож, усмехнулся, вспомнив реакцию варисурга на свой рык.

Это тоже часть воинской науки, переданной ему Сторном. Дариус был совсем еще юнцом, когда Сторн впервые заговорил с ним о том, что иногда врага можно повергнуть в смятение одним лишь криком. Дариус тогда бравировал, заявив, что уж его-то каким-то криком не испугаешь. Особенно теперь, когда на счету уже числился убитый воин, да не кто-нибудь, а сам долузсец.

Сторн усмехнулся в усы и попросил Ламоля, наемника из своей котерии, продемонстрировать крик, потому что самому ему не хочется пугать сына. Затем попросил, чтобы тот не перестарался и не оставил Дариуса заикой.

Ламоль пожал плечами: мол, почему бы и нет?

Дариус хорошо помнил, как наемник смотрел на него со своей обычной добродушной улыбкой (он вообще казался самым добрым из всех людей Сторна). Но вдруг выражение глаз Ламоля неуловимо изменилось, а потом произошло то, после чего Дариус до сих пор не понимал, как его штаны остались сухими. Он не помнил, как рыкнул Ламоль, его воспоминания начинались с того, что он обнаружил себя сидящим на лавке, колени у него ощутимо подрагивали, а глаза наемника снова выражали добродушие.