Даром

— У тебя теперь редкий и ценный и Дар, Надя. Будешь искать работу — знаешь, где найти мою фирму. У нас только что открылась вакансия, и как раз под этот Дар.

— Да вали уже, — устало отвечает Надежда. — Ладно, подумаю.

Выхожу из подъезда. Телефон в кармане оживает. Мама.

— Саша, что это… я ничего не понимаю! Как такое возможно? Я уже и не ждала… — Мама всхлипывает.

— Мама, пожалуйста, не надо плакать. Что случилось?

— Олег… он вернулся домой! Просто вышел из своей комнаты… словно и не уходил.

— Мама, все нормально. Так и должно быть. Я скоро буду у вас. Как там Олег?

— Плачет. Говорит, что не надеялся уже. Как это может быть? Я ничего не понимаю…

— Я же обещал, что найду его и верну домой. Всегда так было и всегда так будет. Ты только не волнуйся, мама.

— А как ты сам, Сашенька? У тебя-то все в порядке?

Что-то она чувствует материнским сердцем, и никакой Дар ей не нужен для этого.

Прислушиваюсь к себе. Как я — свободный от Дара?

Хорошо. По-настоящему хорошо. Словно разорвана наконец цепь, которая приковывала меня к тому, чем я был больше года назад. К одной ситуации, к одному желанию, к одному способу действовать.

Теперь я действительно свободен.

— У меня все хорошо, мама. Я уже еду к вам. Скоро буду.

Вместо эпилога. Другими глазами

17 декабря 2028 года

Чудовищно скучно. На часах 15:20. Через сорок минут пора будет выходить на очередное служебное мероприятие, которое, я знаю, моей скуки не развеет. Впрочем, ее уже много лет ничего не может развеять.

Всю жизнь наблюдаю, как люди пытаются скрыть от себя собственную внутреннюю пустоту: изображают радость, привязанности, интерес, стыд, страх… эту, как ее, любовь. Разница между нами в том, что они обманывают прежде всего себя, а я обманываю только их. Они в массе туповаты, так что это не особо сложно.

Ходить, говорить и притворяться таким же, как другие, мне пришлось учиться одновременно. В этом удалось достигнуть успеха — я всегда и во всем достигаю успеха. Единственным человеком, заподозрившим неладное, оказалась моя мать; должно быть, в младенческом возрасте у меня не получалось имитировать эмоции, которых она ожидала. Это искусство далось мне позже, но мать уже била тревогу — что-то, мол, не так с ее дитятком. Поначалу она таскала меня по детским психологам. Этих клуш нетрудно оказалось водить за нос, никакой опасности они не представляли. Но мать на этом не успокоилась, она собиралась обратиться к серьезным психиатрам, и вот их обмануть было бы уже намного сложнее — к восьми годам у меня выработался навык здраво оценивать свои текущие возможности. Потому матери пришлось погибнуть от бытового несчастного случая; крайне неосмотрительно с ее стороны было лежать в ванне, держа на бортике фен, включенный в сеть.

С отцом особых проблем не возникало — его не волновало ничего, кроме собственного перманентно раненого мужского эго. Достаточно оказалось следить, чтобы в доме никогда не переводился алкоголь, и с его помощью папочка планомерно ликвидировал себя сам. Но все-таки эта пьяная рожа раздражала, потому пришлось слегка ускорить процесс, подмешивая в спиртное токсичные вещества в дозах, неуловимых для судебно-медицинской экспертизы. В итоге отец сделал мне подарок на восемнадцатилетие — освободил жилплощадь. Навсегда.

Учеба, экзамены, карьера — все это давалось настолько легко, что не вызывало ни малейшего интереса. Изучение людей, их реакций и представлений о себе поначалу занимало чуть больше. В детские годы казалось, что человеческое поведение невозможно понять, его можно только выучить: на похоронах изображаем грусть, после успешно сданного экзамена — радость, когда удалось кем-то воспользоваться — благодарность. Надо только запомнить и натренировать до автоматизма соответствующие наборы мимики, жестов, устоявшихся вербальных конструкций.

Но и так называемый внутренний мир оказался не таким уж сложным уравнением. Люди проецируют внутрь себя смесь из социальных конструктов, биохимических реакций и случайно собранных травм, и этот коктейль считают уникальной личностью, в терминальных случаях — бессмертной душой. Они застревают в социальных ролях, как жирные мыши — в сужениях лабораторного лабиринта. Анализ этих нехитрых, по существу, механизмов позволил создавать маски с готовым набором личностных проявлений, не тратя ресурс на имитацию каждой отдельной эмоции. К началу полового созревания мне было уже нетрудно создавать личины и менять их по мере надобности.

Это сделало жизнь проще, но одновременно и скучнее. Последние ожидания хоть какого-то развлечения были связаны с сексом — действительно, некоторые гормональные всплески он вызывает. Но по мере изучения биохимии стало ясно, что те же гормоны можно активировать в организме и напрямую, без этих непродуктивных телодвижений и нарушения базовой гигиены — нужно просто вводить в кровь соответствующие вещества. Эксперименты с биологическими партнерами показали, что соитие и с теряющим от похоти остатки разума телом, и с покорным телом, и с захлебывающимся в крови и умоляющим о пощаде телом развлекают меня одинаково мало.

Некоторый азарт вызывала борьба за лидерство и власть. Занять доминирующую позицию в школьном классе, дворовой компании, студенческой группе, отделе организации — поначалу это выглядело достойной целью, однако тоже оказалось до отвращения легко. Из человека во все стороны торчат ниточки, как из драного вязаного свитера; потяни за нужную — и распустишь столько пряжи, сколько требуется в данный момент.

Передо мной открыты все карьерные траектории, вплоть до высших постов в стране. Вот только я постоянно спотыкаюсь о главный парадокс власти: чем выше человек в иерархии, тем сильнее на него давят со всех сторон обстоятельства непреодолимой силы и тем менее он свободен в своих действиях. На самом верху правитель и вовсе становится функцией от сил, вознесших его на эту вершину. От личности правителя ничего не зависит. Тут помогло бы разве что радикальное изменение правил игры.

Чем выше поднимаешься в иерархии, тем чаще встречаешь подобных мне. Большинство психопатов интеллектом не превосходят среднего человека, то есть чудовищно тупы; неспособность усвоить социально-приемлемые паттерны поведения мгновенно отбрасывает их на дно жизни. Те же, кто чуть поумнее, адаптируются и скоро получают преимущество. Нормотипичные люди слишком много энергии тратят непродуктивно: боятся принимать риски, сожалеют о поражениях, терзаются муками совести… Подобные мне этих слабостей лишены, хотя по интеллекту, как правило, до меня не дотягивают. Но из своих структур я их всегда устраняю — с предсказуемыми и управляемыми нормотипиками удобнее.

Моя должность отнюдь не на вершине иерархии даже внутри организации, но меня она устраивает, потому что оптимальна в плане отсутствия контроля. В каждой структуре есть черные воронки, всасывающие колоссальные ресурсы, но на деле работающие на десятую долю от возможной эффективности. Мне это позволяет без затруднений выводить средства на личный проект, если когда-нибудь он у меня появится.

Иногда я думаю — что могло бы сделать жизнь хотя бы немного интересной? Цель, которая выглядит достойной — преобразовать общество таким образом, чтобы мне не приходилось больше без конца притворяться. Да и нормотипики… некоторые из них, быть может, еще способны осознать, что этические нормы, альтруизм, долг, сентиментальные привязанности — это ложь, навязанная социумом. На самом деле человек — животное, ведомое жаждой доминирования, агрессией и похотью. Мир должен принадлежать тем, кто честен с собой и не маскирует внутреннюю пустоту фальшивыми мыслеконструктами. Не все, конечно, осилят принять себя такими, какие они есть, но что с того? Все равно планета перенаселена.