Дары Кандары.Сборник

узкоплеч, собой нежен, но мужской красоты не лишен – удивительно даже, что он предпочел балладу для

объяснения. Впрочем, им, богачам, видней. Ос решил посмотреть на девицу прежде, чем написать.

Посмотреть любопытства ради. Молодые аристократки обычно не посещали порт.

Штабс-поручик провел его в парк – у семейства прекрасной возлюбленной был трехступенчатый

титул, дворец и усадьба в пригороде. И в положенный час под яблони вышла девушка в белом. Невесомый

ворох пышного платья, паутинка вуали на россыпи светлых кудрей, кружево тонких перчаток, гладкая кожа

туфельки. Шаг упруг, взгляд спокоен и прост, на руках – маленькая собачка.

…Анна – обручальное кольцо имени…

Штабс-поручик так ничего и не понял – прочтя стих с листа, он нашел строки великолепно верными и

устроил приглашение «на десерт» – скрасить отдых богатым дачникам. Ос явился не вовремя, был небрежен

в одежде и речи, искушая хозяйскую вежливость. А конфуз получился под вечер. Ос читал. Публика млела.

Куда там салонным твердилам – в зале шумели волны, клубились тучи, дикари совершали молитву у первых

в мире костров… Вдруг на зеленой спине портьеры все узрели обнаженную деву, выступающую из пены. И

узнали ее в лицо.

Было шумно. Отец девицы хватался за пистолет, неудачливый кавалер рвался придушить словоплета,

кто-то бежал в участок, кто-то звал слуг на помощь. Ос едва успел выйти через балкон.

Он искал потом встречи с Анной, надеясь хоть издали увидать недоступную белокурую прелесть –

тщетно. Избегая позора, семья подалась на курорты, дачу продали. На самого же Оса подали в розыск – «за

покушение, оскорбление и попрание». Много лет спустя Ос смеялся, просматривая досье. А тогда – от

плетей и каторги его выручила война. Подготовлявшаяся давно, она грянула неожиданно.

Еще вечер казался спокойным, по-осеннему сладким и томным, в парках играли вальсы и кружились

с отпускниками девчонки в зеленых платьях. А утром город проснулся от согласного стука сапог о

булыжники мостовых. Газеты кричали голосами портовых мальчишек: «Мобилизация! Оккупация!

Интервенция!» «И я… и я…» – откликалось эхо, но кто ж его будет слушать.

Боевые суда, ощетинившись дулами пушек, ползли из залива прочь. На городских рынках втридорога

продавали гнилую конину и вонючее мясо морских быков. В доках сновали крысы. Ос попал под облаву

случайно – и это его спасло. Трущобы были обречены. А его с разношерстной толпой таких же везунчиков

ожидала казарма.

Их затолкали в пустой пакгауз, посчитали по головам и заперли, даже воды не дали. Один старик

отдал концы ночью, юнгу и двух матросов успели выкупить, всех кривых и безногих посчитали негодными

к службе. Остальных записали, обрили, раздали по плашке хлеба и бестолковой колонной погнали в порт.

Черный рот «Виолетты» высунул язык трапа, людское стадо сгрузили в трюм, и путешествие началось.

Самым мерзким казалось ощущение близости других тел – их тепло, вонь и грязь. Ос за годы

бездомья привык быть один. А фронта он не боялся – висельник не утонет. Вокруг ругались, молились,

плакали и хрипели во сне. Ос же грезил о будущих подвигах, прошлых встречах и могуществе вод вокруг.

Слова бились в его голове, но говорить было нельзя. Либо пристрелят, либо отправят к вербовщикам, после

чего опять же пристрелят – за неспособность. Второго одаренного из набора, – слабоумного юношу-

предсказателя, офицеры отселили в отдельный угол. Бедолагу кормили объедками со стола и били за

каждый срыв провидения.

…Новобранцев доставили в город-крепость на острове в Сером море. Сосны, желтый песок, едкий

запах пороха и железа. Смрад казармы, муштра, побои. Усталость. Первый год Ос не помнил – он почти

разучился думать.

Сил едва хватало вставать и делать, что говорят: маршировать, колоть, целиться, чистить, драить,

стирать и жечь. Во время еды Ос мечтал о сне, во сне видел еду. Он был болен, хромал, кашлял, сплевывал

кровь – и поэтому жил. Раз за разом сменялись учебные роты, а Ос все топтал казарму – чистил рыбу, мел

плац, полировал стволы громоздких чугунных пушек. Со временем он стал различать орудия – по оттенку

звона металла, по отметинам пороха, по царапинам шрамов на черных дулах. И полет снаряда казался Осу

подобным запредельной свободе движения мысли вне.

Терпеливым старанием он глянулся пушкарям. Был оставлен при батарее, потихоньку отъелся, окреп.

Появились силы для наблюдений. Жизнь блестела и колыхалась, как подпорченный студень. Сомнительные

победы первых недель войны сменились вялыми поражениями. Имперцы продвигались к столице. В

городах пахло голодом. По деревням угоняли в леса скотину и прятали хлеб. Крепость трясло в ознобе.

Каждый день на плацу кого-то пороли или ставили в кандалы. Унтер Крукс пристрелил новобранца «за

дерзость». Приближалась весна.

С южным ветром принесло горсти слухов о будущей битве – двум эскадрам надлежало столкнуться

во славу тронов. Эта схватка, похоже, решала исход войны. Слабоумный крепостной предсказатель твердил,

что все кончится поражением, но не мог назвать имени победителя. Ожидание длилось. Как-то за полночь

бедолага влез на крышу казармы и заблажил в голос. Мол, эскадры сошлись, но не стали биться, моряки

побратались кровью и теперь возвращаются, дабы переменить и законы и власти. Смерть хижинам, война

дворцам, горе кормящим грудью… И дальше вовсе уж неподобное. Ретивый капрал снял пророка с одного

выстрела, за что был тем же утром пущен в расход.

Ос тоже ждал. Он почуял бурю. Все вокруг: злая ругань голодных солдат, брань чинов, блестящие

ножны парадных кортиков, даже раннее лето, поразительно щедрое на красоту и тепло – все подряд

раздражало отвыкшее сердце. Дар стучался в ушах – так, наверное, бьется ребенок в чреве, почуяв

приближение родов. Ос понял, что не удержится, и жил жадно. День прорыва беды грозил гибелью, вряд ли