Дары Кандары

Здесь в порту он однажды встретил девушку с доверчивым взглядом. Ни красоты ни особенной женской прелести не было в ней. Непослушные волосы, руки в цыпках, рот большущий, как у лягушки.

Глянешь раз, на второй пройдешь мимо. А на третий — утонешь в ее глазах. Ясность. Свет. Ожидание необычной судьбы. И улыбка ребенка — посмотри на мои звезды, прохожий, послушай сказку, для которой не нужно слов. Он думал взять девушку на корабль — защитить, уберечь и согреться возле ее тепла. Но галиот ждал опасный фрахт. Отказаться было немыслимо. Везти с собою на верную гибель — тем паче. Он улетел один. Когда через год галиот притащили в порт на буксире, найти девушку не удалось. И неудивительно — искать незнакомку, зная лишь имя, простое и звонкое, как стекло… Капитан долго пил, а после решил, что она вышла замуж или уехала с кем-то — короче, счастлива. Только всякий раз, вспоминая, хотелось водки или прыгнуть в рисковое дело — чем опасней, тем лучше, лишь бы не думать.

Капитан наблюдал за кольцами желтоватого дыма — как они понимаются к низкому потолку, как тают в тяжелом воздухе. Хандра снова нагнала его. Тем временем народу в баре прибавилось — близился вечер.

С шумом и смехом пустили по кругу чашу гильдейские молодцы — не иначе, заложен новый фрегат.

Угрюмые матросы с «Капеллы» молча выпили за погибшего друга и вышли — поминать надлежало по всем кабакам, где успел погулять покойный. Дерзкогрудые девочки облепили Ансельма, как мухи — шкипер нынче был при деньгах, он щедро поил красоток и не упускал похлопать то одну, то другую по аппетитной попке. Старый Циммер уже расчехлил свою скрипку. Гелли тронула тамбурин и над гулом хмельных голосов закружилась мелодия. «Зеленые холмы Земли». Память о доме, о вечной пристани, куда хочет вернуться любой корабль. Предательски защипало в глазах. После выпивки капитан ударялся в сентиментальность.

— Как поживаете, сэр? — Хин возник за плечом, словно чертик из табакерки. У слащавого бармена была дурная привычка — незаметно подходить к людям.

— Спасибо, Хин, я в порядке. А смешай-ка ты мне…

— Уже сделано, сэр, — будто из воздуха бармен выхватил запотелый бокал, — Как прошел рейс?

— Спокойно. Разгрузились, вернулись. Завтра буду искать новый фрахт, — капитан понадеялся, что, почуяв выгоду, Хин отстанет — бармен частенько сводил маклеров с транспортниками.

— Говорят, сэр, вы спасли от неминуемой гибели главу клана? — приторная физиономия Хина заострилась от любопытства.

— Пустяки. Снял с подбитого шлюпа. Дернул черт чудаков «Висельнице» перечить. Ни охраны ни пушек, а на подвиги потянуло, — капитан грубо выругался.

Хин захихикал льстиво.

— Знаете, сэр, не завидую тем, кто пойдет «Висельнице» поперек трассы. Мало не двадцать лет сектор за шкирку держит — хоть бы кто огрызнулся. А вы слышали, что говорят?

— Оставь, Хин. Не люблю сплетен. Лучше, скажи гарсону, чтобы мяса подал. Настоящего, а не вашей белковой дряни, — свирепое выражение удалось капитану неплохо.

Бармен струхнул: «Будет сделано, сэр, сей момент», — и моментально исчез в недрах двухъярусной кухни. Жаль, хандру так легко не спугнешь. Капитан потянулся к бокалу.

То ли от дрянного бифштекса то ли от хиновой мешанины, навалилась вдруг тошнота. С трудом, пошатываясь, капитан добрался до туалетной комнаты. Ужин отправился в утилизатор, приступ кончился.

Капитан держал голову под холодной водой, пока сознание не прояснилось. Затем умылся, отполоскал рот от мерзкого вкуса. Глянул на себя в зеркало. Да, возраст дает о себе знать. Крошево снега в стриженых волосах, отекшие веки, морщины у губ и на лбу, космический злой загар насмерть выдубил кожу. Только взгляд прежний — сильный и цепкий. За счастье полета не жаль и жизни — хватило б горючего, и вперед, к самой дальней звезде! Капитан рассмеялся — дурак, мечтатель, седой мальчишка… Шум в баре вдруг стал иным. Злая скрипка выводила, смеясь «Будет вздернут Дэнни Дивер, завтра утром на заре», звенела посуда, смачно грохнул упавший стул. Кажется в зале кого-то били.

Капитан осторожно подкрался ко входу в бар. За дверью жался мальчик-гарсон со свежим синяком на скуле:

— Осторожнее, сэр, не ходите туда. Парни с «Висельницы» шалят. Мистер Хин попросил всех гостей покинуть зал.

Старые счеты. Капитан будто помолодел лет на двадцать. Ну что ж. Он подвинул парнишку и ударом открыл дверь.

Заварушка уже кончалась. Последнего кондотьера парни в красных мундирах выставляли пинками из бара. Гильдейцы пока держались — трое против восьми — но дела их были явно плохи. Ансельм — старый добрый Ансельм — возвышался над стойкой и успешно орудовал стулом. Остальных посетителей сдуло.

Два погромщика кинулись к капитану. Первого встретил прямой в челюсть, второй свел знакомство с дверною ручкой. Счет открыт. Капитан коротко выдохнул и пошел вперед.

Долгие, рваные в клочья минуты. Кулаки сбиты в кровь. Тяжесть чужого тела. Боль под ложечкой, мерзкое ощущение невозможности вдоха. Встать с колен. Встать, я сказал, встать!!! Снова удары, скорость и горячая плоть цели. Тишина.

Капитан понял, что стоит посреди бара — один. Уцелевшие столпились у выхода. А по залу навстречу ему неторопливо движется женщина. Мощная, крупная, с упругой звериной походкой. Алый шелк парадной рубахи, непослушные кудри — соль-с-перцем — рассыпаются по плечам, лицо сожжено загаром, большой рот растянула улыбка — насмешливая и властная. Перепуганный Хин бросился к ней:

— Капитан, подождите!

Женщина отмахнула не глядя. Бармен отполз на карачках к стойке. Все молчали. Из-за голенища высокого сапога женщина достала нож — не капризный стилет, игрушку девчонок, — хороший, тяжелый нож, полную ладонь стали. Поиграла, примерилась, бросила. Лезвие скользнуло вдоль щеки капитана, он ощутил прохладное движение воздуха. И не двинулся с места.

С кривой усмешкой женщина подошла ближе, остро прищурилась — что это, мол, за птица. Капитан поднял взгляд. У нее глаза хищника. Настороженность, ярость — успеть первой, взять верх. Сеть морщинок у век, заостренные стрелы-ресницы. Вопрос — ты враг? Азарт боя в темных зрачках сменился недоумением.

Капитан Лонгрен подняла для удара руку. Капитан Грэй перехватил кисть. Задержал на мгновение и осторожно, нежно поднес к губам. Жесткие, грубые пальцы, мозолистая ладонь — уверенная меткость работающей руки. Капитаны молчали. С треском льда на реке осыпались годы — опоздать не так страшно, если ищешь встречи всю жизнь.

— Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?

— Совершенно такой!

— И ты тоже. Здравствуй, Ассоль!

Новеллетта

…Благословен и год и день и час,

И та пора и время и мгновенье

И тот прекрасный край и то селенье,

Где я был взят в полон двух милых глаз…

— Откройте! Откройте же!!! Я прошел половину Италии ради этого часа.

Молоточек тяжело стукнул в медь, морда льва с рукоятки ухмыльнулась недобро. Стройный, богато — насколько можно было разглядеть в сумерках — одетый юноша нацелился было пнуть дверь, но передумал, видимо пожалел франтовской длинноносый башмак. Стоящий чуть поодаль слуга с факелом потихоньку вздохнул — все Берни были упрямы и вспыльчивы, а молодой синьор еще и писал стихи. Второго такого романтика днем с огнем было не отыскать в Риме, а уж ночью да с факелом…

Ставни на втором этаже распахнулись с неожиданной легкостью. Домочадец — щекастый бодряк в ночном колпаке и халате — был хмур:

— От его Императорского Величества? — осведомился он.

— Нет, отнюдь, — отказался юноша.

— От мессера Чезаре Борджиа? — домочадец посерьезнел.

— Как можно… — молодой Берни улыбнулся и развел руками — мол, куда нам до такой чести.

— От Папы Римского? — домочадец обернулся вглубь комнаты, будто с кем-то советуясь, потом снова посмотрел вниз.