Дарю, что помню
Шрифт:
Лец: Да, все в руках человека! И вообще, заселить мир не легко, опустошить – легко. О! Если бы хоть один Бог призвал: «Верьте мне», а не «Веруйте в меня!». Но несмотря ни на что, человеколюбие прогрессирует: с каждым разом убийц судят все гуманнее – боятся повернуться к людям задом, не дай Бог, скажут двуличный. И вообще, задом необходимо дорожить, ибо он у каждого годен для трона…
В одном окне все любопытные исчезают. В другом – герои Сервантеса укрупняются, увеличиваются на глазах.
Бертон: Люди напоминают мне лодочника, который гребет в одну сторону, а смотрит в другую.
Бэкон: Это так же верно, как то, что законы подобны паутине: мелкие насекомые в них запутываются больше.
Лэм:
Официант: Господа, прошу! Глинтвейн, подогретый жаром ваших мыслей…
Лец: И все же самое страшное преступление – это убить человека… в себе! Для этого надо остерегаться бескрылых, расправляющих крылья. Но, к сожалению, мы все понимаем, и поэтому ничего не можем понять. Эххе-хе-хе!.. Вот я вздохнул, а перевести вздох на другой язык не умею… Наше незнание достигает все более далеких миров… Хорошо еще, что люди не эгоисты – никто не носит траур по себе… Жаль, что власть чаще переходит из рук в руки, чем от головы к голове. Беда!
Все выпили глинтвейна и стали еще гениальнее.
Ключевский: Да, да, да! Вот, например, русский ум всего ярче сказывается в глупости! И еще в связи с этим: Христы редко являются – как кометы, но Иуды не переводятся – как комары! Мне кажется, что современная мысль до того изогнулась и извертелась, что стала похожа на старую балетную плясунью, которая, приподняв подол, еще может выделывать замысловатые и непристойные фигуры, но ходить прямо, твердо и просто уже не в состоянии…
Лец: Браво! Очень смешно и точно! Должен сказать, что все люди плясуны и актеры! Но где найти для всех репертуар?
Я: Я вспомнил, господа, восточную пословицу: «Человек может избежать несчастий, ниспосылаемых небом, но от тех несчастий, которые сам человек навлекает на себя, нет спасения».
Лец: Замечательно! Поэтому всегда находятся эскимосы, которые вырабатывают для жителей Конго инструкции, как вести себя во время жары!
В помещение врываются какие-то гражданские, но вооруженные лица, за ними – полиция, почему-то в масках, но без оружия… Меня связывают, требуют выкупа: «лица» – не очень большого, полиция – чуть большего… Между ними начинается перепалка… Через стену в комнату на коне вламывается Дон Кихот, за ним – на осле – Санчо Панса… В мгновение ока герой Сервантеса накалывает всех драчунов на пику и заставляет их заплатить официанту за все съеденное и выпитое гениями (и мною) за последние 322 года… И уж совсем непонятно, почему на вопрос Джонатана Свифта (восхищенного мужеством Дон Кихота и остротой его пики, а также солидностью Санчо и его осла) «Кто вы?» рыцарь Печального Образа ответил: «Начальник отдела государственных органов безопасности», а его упитанный оруженосец: «Я Павлик Морозов». Заметив растерянность Джонатана, я шепнул ему на ухо: «Конспирация! Внешняя разведка!» «А-а-а!» – понимающе кивнул Свифт (тоже, поговаривают, имевший какие-то связи со старинными «органами безопасности») и успокоился…
Д-р-р-р-р-р! А? Что? Ах, будильник! Ну, не враг ли он мой? Такой сон поломать! Такой фильм! Это же при желании – готовая пьеса! Новый жанр театрального спектакля! Буду ждать нового сна…
Стол, бумага, ручка, тишина, стакан крепкого душистого чая. Радостное напряжение памяти… И шлифовка фраз, отбор Бог знает откуда прилетающих образов и метафор… Сложение всего этого в цепь логик или аллогизмов – вот мои наиразлюбимые декорации и действия в теперешнем возрасте. Ах, как стремительно и в различных направлениях можно (сидя в кресле и фантазируя) и летать, и бегать – перемещаться! Времена и места происходящих событий не требуют пропусков и проездных к ним билетов – воспоминания и память позволяют посетить их «зайцем»…
Иллюстрации I
Иллюстрации II