Дата Туташхиа
Шрифт:
– Что… что… что это такое? Перстни?.. Перстни? Да? Где перстни?
– Где были, там и есть.
– Ни с места, Коста! – прошептал ему Дата. – На мешках с этим вот добром покоится ваш вожак!
У Дастуридзе глаза на лоб, на крупу уставился:
– Он ведь кашу любил… Я же говорил, «Кашкой» его звали.
Дастуридзе хлопнул было в ладоши, но тут же заслонил лицо – испугался, как бы опять не заехали ему по морде.
Попы все читали, а Табисонашвили все так же слушал их, повесив голову, как усталый конь.
Дата сел за столик у камина. Мы с Костой остановились рядом.
– Садитесь! – Рукояткой
– Табисонашвили, поди сюда!
Охранник Кандури приблизился к нему.
– Что велел он тебе сказать, когда посылал изнасиловать любовницу Шалибашвили?
Кандури взглянул на Дату, лицо его покрылось синевой. Табисонашвили рассказал все, как было.
– А почему свалил именно на Дату Туташхиа?
Я еще рта не закрыл, как Дастуридзе налетел на Кандури и вцепился в кольца. Пошла возня, то один одолевал, то другой… а поп, что посолидней, вскочил и забубнил:
– «Берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия…»
Кандури наконец вырвал руки, двинул Дастуридзе в челюсть и пинком отшвырнул как котенка.
– А ну, садись! – закричал я попу.
Он сел, не переставая креститься.
– Я тебе что велел, Коста? – сказал Дата и повернулся к Кандури: – Говори правду, а то уже сегодня будешь вариться в кипящей смоле! И еще сто лет!
– В геенну… в геенну… в геенну, – закричал в тишине попугай.
– Если ты Туташхиа… твоим именем много зла творится. Да ты и сам не отстаешь… Поверить в это легко, я и велел назваться твоим именем.
– А еще почему?
– Только поэтому…
– Брось шалить, Кандури! Имя и чин того, кто велел тебе назвать мое имя!
– Никто не велел!
Три или четыре пули просвистели одна за другой. Запахло паленой шерстью от пробитых пулями шкур. Кандури ощупал грудь, живот, голову.
– Один из помощников экзарха! А кто ему велел – убей, не знаю!
– Не знаешь, говоришь?
– Клянусь богом!
– А ну встань!
Кандури поднялся.
– Ступай к тонэ!
Кандури едва волочил ноги. Попы заохали и стали креститься.
Кандури добрался до тонэ.
– Стань спиной ко мне!
Он повернулся.
– Имя и где служит!
– Не знаю, правда не знаю…
Я прицелился. Не прицелился, конечно, а сделал вид, что целюсь, и выстрелил.
– Не вспомнил?
– Говорю… не знаю, кто ему велел!
Я сделал еще несколько выстрелов, и вышло так, как мы и рассчитали: Кандури схватился за горло и плюхнулся в тонэ. Убивать его мы и не собирались. Его даже не царапнуло, но мы знали что хитрец непременно прикинется мертвым и свалится в тонэ.
Стало так тихо, что было слышно, как урчит в кишках Табисонашвили. Попы не шевелились, а у Табисонашвили челюсть так отвисла, что в пасти у него могла б уместиться наседка с цыплятами.
Дастуридзе кинулся к Кандури: видно, хотел стащить с него кольца, но не успел он добежать, как Дата закричал:
– Стреляй в него, швырнем и его туда же!
Я выстрелил. Дастуридзе рванулся назад и тут же оказался там, откуда кинулся за Кандури.
Угомонилась семейка.
Дата достал с камина Евангелие, полистал его и протянул священнику, что был потолще:
– Читай громко! От Луки одиннадцать, пятьдесят два и передай ему, – Дата
кивнул на другого священника, – пусть и он прочтет, да погромче и поясней!Священник откашлялся раз, другой, книга дрожала в его руках.
– «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали.»
Другой священник повторил эти слова. Дата захлопнул Евангелие и положил обратно на камин.
– Погребем преставившегося во Христе раба божьего! – сказал Дата.
Вот об этом мы но договаривались, и теперь я уже не знал, что он собирается делать.
– Отбросьте шкуры! – приказал Дата попам.
Они подняли шкуры одну за другой и швырнули их на пол.
Крупы оказалось двенадцать мешков.
– Несите мешки и засыпьте покойника!
Попы, кряхтя и спотыкаясь, еле доволокли один мешок до тонэ. Я вспорол его, и попы, едва подняв мешок, высыпали его на Кандури. Это была гречиха.
– Все мешки высыпайте. И двигайтесь поживее! Силенок вам не занимать! Быстрей, быстрей поворачивайтесь!
На восьмом мешке Дастуридзе вскочил-таки и прыгнул в тонэ. Шум, треск, хруст… и Дастуридзе заревел, как бычок, которого ведут на бойню:
– Нет их… Нет колец!.. Бриллиант с абрикосовую косточку!.. Бриллиант с косточку сливы… А говорил, что большой бриллиант наместнику, а поменьше экзарху! Себе, подлец, забрал… Сам носил… Вы же видели, были перстни на пальцах. Нет их! Где они? Кто взял? Бриллиант с абрикосовую косточку… со сливу…
Попы пыхтели, таскали мешки, высыпали их в тонэ. А оттуда неслось Дастуридзево «с абрикосовую косточку…», «с косточку сливы…».
Кандури как упал в тонэ, так кольца с пальцев и стянул и засунул их, видно, куда поглубже. Он же понимал, что Дастуридзе кинется за ним.
Попы высыпали последний мешок.
А мы за дверь и – в Квишхети.
Грешным делом, если б не Дата, я бы бриллиантики прихватил. «Укравший у вора – блажен» – не нами это придумано.
Граф Сегеди
В списке Зарандиа, как я уже говорил, на одном из первых мест стояло имя Хаджи-Сеида. Зарандиа уверял, что казначеем панисламистов является именно Хаджи-Сеид, но вещественного доказательства у него не было, как и вообще не было каких-либо убедительных доказательств. Зарандиа начал с того, что решил приглядеться к Искандеру-эфенди Юнус-оглы. Скажу, что и мне, и моим помощникам именно Искандер-эфенди казался лицом наиболее подозрительным. И именно его решил использовать Зарандиа, чтобы проникнуть в тайну деятельности Хаджи-Сеида. Предстояло сблизиться с Искандером-эфенди и завербовать его. Зарандиа долго следил за ним, получил нужные сведения и в один прекрасный день подсел за его столик в чайной.
– День добрый, Искандер-эфенди! Не припоминаете меня?
Сидевший внимательно оглядел подсевшего.
– Кажется, вы изволите служить провизором в аптеке Оттена… Да, да, в аптеке Оттена на Сололакской улице… Я не ошибаюсь, простите? Где-то я вас встречал, но чем вы занимаетесь, уверенно не припомню, пет…
Зарандиа проткнул свою визитную карточку.
– Здесь, правда, не сказано, что я еще и руководитель политической разведки.
Тонкая улыбка блуждала по лицу отуреченного грузина, пока он разглядывал визитную карточку.