Дава в заснеженных горах
Шрифт:
– Ладно! – не выдержал Юэлян. – Это щенок, он потерялся. Парочка туристов отдала его мне, чтобы я за ним присматривал.
Старина Сун уставился на него:
– У нас на заставе и так три собаки. Этого что, для тебя мало?
– Но он такой маленький, жалко беднягу… – шепотом отозвался Юэлян.
– Вот именно, что маленький! Куда мы его возьмем? На заставе холодно! Да и вообще!
Тогда Юэлян громко объявил:
– Его отдали мне, потому что я солдат освободительной армии. Я не могу не оправдать надежды людей.
Старина Сун не нашел, что ответить.
Они сели в автобус. Юэлян снял рюкзак и поставил себе на колени, чтобы
– В горах холодно. Уж не знаю, выдержит ли этот проказник.
– Думаю, справится. Я сам позабочусь о нем, чтобы не добавлять никому хлопот.
Юэлян заглянул в послушные щенячьи глаза и подумал: «А вдруг он явился не просто так, а чтобы помочь мне пережить эту зиму?»
Автобус некоторое время ехал вдоль реки, потом свернул с берега и стал подниматься в горы. Склоны покрывала пышная зелень. Дорога круто повернула и стала похожа на змею, обвивающую гору вокруг пояса. Они быстро набирали высоту. Подъем оказался крутой: целых полтора километра в высоту – настоящее скалолазание. Путь был коротким, километров двадцать или тридцать, но разница в высоте – колоссальная.
Старина Сун вдруг спросил:
– Братишка Хуан, скажи честно, не жалеешь, что оказался у нас на заставе?
– Почему я должен жалеть?
– За год на заставе жить надоест сильнее, чем за целых три в отряде связистов в Ядуне. Особенно утомляет уединение. Ладно мне, самому старшему на заставе и потому привыкшему, уже все равно, но ты ведь совсем мальчишка…
– Я привыкну, – ответил Юэлян. – Все равно у связистов тоже не разрешают сидеть в интернете.
– Ты просто еще ни разу не зимовал на заставе, – сказал старина Сун. – Это тяжко до смерти. Лишь переживший зиму может называться тибетским солдатом, только ему известно, почем фунт лиха. Скажу тебе так: ты точно еще пожалеешь!
– Я нисколько не пожалею, – отозвался Юэлян. И помолчав, добавил: – В жизни как в шахматах. Если ход сделан, жалеть уже нельзя!
Старина Сун хмыкнул и ничего не ответил.
Юэлян знал, что на высокогорной заставе тяжелые условия, причем их Годунла – еще не худший вариант. Но как бы ни было сложно, если другие справляются, справится и он. «Как солдат Народной освободительной армии я мечтаю на собственном опыте осознать, что такое охранять границы родной страны на пограничной заставе. Я не боюсь ни испытаний, ни усталости», – так Юэлян написал в своем заявлении о переводе. Правда, кое о чем писать все-таки не стал: он хотел знать, в каких условиях служил отец, через какие испытания прошел. Юэлян давно сказал себе: «Если отец выдержал, то и я смогу».
Какое-то время они ехали в тишине, а потом Юэлян поинтересовался:
– Так почему же ты сам до сих пор не уехал?
– А что я? – ответил старина Сун. – Вот должен был уехать в этом году, да начальство велело остаться еще на годик, помочь новому взводному, так что придется мне и эту зиму здесь с ребятами тосковать…
Юэлян отлично знал эти слова. Отец в своих письмах сетовал на то же самое…
Солдаты молча уставились за окно на все больше пустеющие горы. Пышная зелень потихоньку пропала: автобус поднялся выше снеговой границы. Попадались только низкие кусты на обочине. За окном все было покрыто, устлано, занесено снегом, мороз сливался с морозом и порождал этот суровый ледяной мир. Ширины дороги едва хватало на одну машину. Еще чуть вверх, и пропали даже
кустарники – остался лишь безбрежный океан снега.Уже по тому, как старина Сун произнес «тосковать», было ясно: жизнь тут невеселая. Но Юэлян утешал себя: «Отец в те годы жил в куда худших условиях и как-то перетосковал. Значит, перетоскую и я!»
Снежная застава
Сегодня я прямо-таки сросся с рюкзаком: он стал моей переносной конурой.
Я поселился в рюкзаке солдата и уже с ним оказался в автобусе. Мне было слышно, как они разговаривают и постоянно повторяют слово «застава». Я не знал, что оно означает. Я не понимал, куда меня везут, но держаться рядом с солдатом было надежнее, чем бесцельно скитаться по свету. Мама говорила: «Если что-нибудь случится, не стоит паниковать. Нужно принять это как данность и искать выход». Так что я сперва пойду с ними, а как выпадет возможность – вернусь в Ядун и найду маму.
Но автобус поднимался все выше в горы. Вскоре за окнами уже не осталось никаких деревьев, но мы все равно продолжали ехать. Куда? На край света, что ли?
Так продолжалось очень долго. Наконец автобус остановился и я услышал чей-то голос:
– Служивые, вам тут выходить! Не обессудьте, ближе подбросить не смогу…
– Ничего, все в порядке! Выйдем здесь, – отозвались солдаты, вышли из автобуса и сказали: – Туцзици!
А водитель ответил:
– Цзиньчжумами, чжасидэлэ!
«Туцзици» по-тибетски значило «спасибо», а «чжасидэлэ» – «всего вам доброго». Я целыми днями слушал, как хозяйка говорила покупателям своих ковров «туцзици» да «чжасидэлэ». Но что такое «цзинь-чжумами»? Этого я не знал.
Послышался грохот: автобус уехал. Я высунулся из рюкзака. Почему все так изменилось? Со всех сторон нас окружали сплошные горы: ни деревца, ни цветочка, ни речки. В морду мне ударил ледяной ветер, он был жесткий, как проволочная щетка, и от его порывов шерсть вставала дыбом. Я невольно задрожал и прищурился.
Зачем солдаты вышли именно здесь? Тут нет никаких домов, голые склоны покрыты лишь крупными валунами и каменной крошкой, из щелей пробивается терновник. Мы же замерзнем до смерти!
Молодой солдат посадил меня на рюкзак и сделал несколько снимков на фоне гор. Затем потыкал пальцем в телефон и набубнил сообщение:
– Тут пока еще ловит, выше связи уже не будет! Скину вам пару кадров, а потом уже отнесу щенка на заставу. Наша застава называется Годунла, она вот на этой горе, на высоте четыре с половиной тысячи метров. «Ла» значит «горный перевал», а «Годунла» – «гора Годун». Красиво, да? Чжасидэлэ!
Солдат постарше поторопил его:
– Братишка Хуан, пойдем скорее!
Молодой солдат продолжал смотреть в телефон. Он дождался, пока сообщение отправится, положил меня в рюкзак, закинул его на спину и пошел наверх.
Значит, того, кто меня несет, зовут братишка Хуан? Хорошее имя!
Солдаты шли молча. Очень скоро у них сбилось дыхание. Конечно, они утомились: мало того, что тащат огромные рюкзаки, так еще и в гору карабкаются. Кроме того, чем больше высота, тем быстрее устаешь от ходьбы. Я хотел попросить его поставить меня на землю, чтобы я шел сам и ему стало полегче, но не знал, как это сделать. У меня все сильнее кружилась голова и не оставалось сил подать голос.