«Давай-давай, сыночки!» : о кино и не только

(Гример: «Ты знаешь, ты сейчас страшный».)

…а мне страшно, если я четко знаю…

(Гример: «Впервые сейчас посмотрел как бы со стороны».)

…всё, что я знаю про картину до того, как я должен ее сложить, это еще все предположение, пусть верное, пусть дорога правильная, но это только предположение, только за столом можно сделать. Это еще в монтаже Гоголь наговорит мне разных слов. Как я мучился. А ведь знаешь, там есть явная ошибка у Гоголя. Он писал неверно. Он ведь все писал неправильно. «Нос» написан тоже неправильно. Как это может быть: вторая экспозиция посередине куска?.. Смотри, как там развивается. Проснулся человек, нашел в хлебе нос. Этот человек – Иван Яковлевич. Он попытался сунуть его куда-то, но ничего не вышло. Дальше – туман. Дальше что происходит?

(Гример: «Пей кофе, и ты готов».)

…пить кофе некогда. Дальше – вторая экспозиция – Ковалев. Кто такой Ковалев? Я вставил вторую экспозицию в начало, как пролог. Ничего не получается. Встал человек, пропал нос, история про Иван Яковлевича… Какой Ковалев? Ничего не знаю. Откуда Ковалев? Ах, он в прологе был? Так это же надо вспомнить. Значит, вторая экспозиция здесь, и только здесь. Ничего не понятно. Все неправильно. А только так.

Примечание:

За время монолога Ролан Быков совершенно лишился носа.

«Ленфильм», август 1977

К сожалению, у меня нет фамилии журналиста, который записал этот монолог. «Нос» Н. В. Гоголя, любимого автора Быкова. Что это было. Что за работа?!. «Ленок, пойми, нам трудно, – говорила мне ассистент режиссера. – У Пчелини (режиссер Пчёлкин) работа художника состоит в том, чтобы актеры, снимаясь в своем, галстуки не перепутали. А здесь кареты, кринолины, шляпы. Вон Упоров, его шпагу художница под матрасом держит, чтоб на базе не украли, нам трудно, Ленок». Замдиректору трудно, у него жена по-женски больна; у администратора трудности с бумагами – жена цыганка. Сплошные трудности, художник картины ушел от жены. Поэтому, когда он пришел на объект и стал говорить, что что-то не так сделано, рабочие крикнули: «Где ты раньше был?!» – и бросили на него вниз с балкона бревнышко. Сплошная гоголиада, начиная со смены директора. С ним Быков проехал по всем инстанциям и обо всех строительных работах договорился, но ни один договор им не был оформлен, пришлось с ним расстаться. Время потеряно, весна на носу. Идет подготовка к Первомаю, все мощности задействованы. И приехавшему в Ленинград Быкову пришлось снова, что называется, «прошивать» весь город, чтобы разместить заказы для достройки на натуре.

Первое, что услышал Быков, поселяясь в номер «Советской» от нового директора, были слова, сказанные при мне: «Мамуль, мартышку хочешь? У меня две. Мне две не нужно, возьми мартышку, мамуль». Восемь суток Быков не спал, но сумел вырвать картину из небытия. Вот-вот были готовы распуститься почки, и надо было успеть снять сцену Благовещения, праздник, когда выпускают птиц. Люкс в «Советской» – разделенное дверью-гармошкой пространство. Днем толпится народ и Быков диспетчеризирует всю работу группы, а ночью стучит его преданный «Рейнметалл». Первый, самый трудный, объект подготовлен. Сцена Благовещения. На фоне золотых куполов Исаакиевского собора по Неве проплывает парусник, вдалеке проскакал всадник; проводив его, камера видит у реки поющих прачек, а дальше камера приближается, и появляется одинокая, стоящая на мосту фигура майора Ковалева, с тоской глядящего на бегущую воду. Крупно его лицо, перевязанное черной материей. У него пропал нос. А без него нет жизни. «Человек не человек, птица не птица, а просто возьми и выброси в окошко». Он готов чуть ли не броситься в воду от отчаяния. А совсем рядом – радость. Гуляющие выпускают к празднику из клеток птиц. Эта панорама замечательно снята оператором Анатолием Мукасеем. К счастью, без брака. Его хватало благодаря второму оператору. Он, покуривая трубку, говорил, что ему важно понимать, о чем снимают. Мукасей ему неоднократно внушал, что его задача не это понимать, а грамотно переводить фокус. Плывущий по Неве парусник – это отдельный подвиг Коли Конюшева, второго режиссера. Он именем Быкова заставил расконсервировать с зимы ходовую часть парусника. Он счастливый с командой проплыл на нем по Неве, а потом две недели бегал от команды, потому что директор со звучной фамилией Говендо отказывался выплачивать деньги морякам.

На следующий день после этого монолога Гриша Говендо пришел в номер со словами: «Всё,… твою мать! Ку-ку! Съемки кончились!» Окно в номере было открыто. «Я тебе так кукукну, что ты у меня сейчас с 11 этажа полетишь!» В этот же день Быков вернулся из Москвы с разрешением задержаться на досъемки. Нет, умолкаю, как говорится, «сюжет, достойный кисти Айвазовского».

Письмо В. И. Стржельчику

Дорогой Владислав Игнатьевич!

Долго не решался сесть за это письмо: право же, положение мое непросто, ибо, не желая того, а по стечению обстоятельств, я наношу Вам совершенно незаслуженную обиду.

Обстановка на картине сложилась очень трудная, перерасход в 70 тыс. на телевизионной картине поставил меня в тупик. Я не смог снова ставить вопрос о пересъемке брака (а часть материала снова попала в брак).

Кроме того, я уже не смог обойтись без 3-х сцен доктора, в которых я Вас не успел снять, так как несколько кусков из «кладбища» и «слухов» также оказались в браке, и мне пришлось возвращаться к тем кускам, где снимался Басов и без которых я, снимая Вас, хотел обойтись.

Самое обидное и то, что роль сыграна вами блестяще.

Мне пришлось монтировать сцену из того, что есть, доснять один крупный план Басова и один крупный план свой. Сцена не получилась, и получилась ли окончательно, даже не знаю. (Думаю, что в результате не будет особо заметно заплат.)

Я очень прошу Вас не сердиться на меня и не ставить под сомнение мою искренность, мою любовь к Вам как к актеру, как к художнику.

Есть еще одно обстоятельство, которое позволяет и мне и Вам отнестись к этому спокойно: плохо с Володей Басовым. Это должно быть сугубо между нами, но он снова в больнице, и его супруга, Бог ей судья, нынче крута с ним. Тем, что он сейчас остался в картине, лишает ее серьезного довода в спорах, которые могут стать официальными: «Он дожил до того, что его уже переснимают в фильмах».

Еще раз приношу вам свои извинения, обязательно ответьте мне. Жизнь идет, и мне хотелось бы, чтобы меж нами оставались прежние добрые отношения.

С уважением и любовью

Ваш Ролан Быков.

Москва, 01.12.77

Доктора в картине играл Владимир Басов. С Быковым его связывали очень добрые отношения. Он снялся в одном объекте. И в следующий приезд оказался не в форме и остриженный. Пришлось его отправить домой. Так возник на картине Владислав Стржельчик, блестящий артист из прославленной товстоноговской труппы. Как случилось, не знаю, но актер острого рисунка, с большим чувством юмора не попал в интонацию фильма. Пришлось ждать выздоровления Басова и, несмотря, на сроки и деньги, переснимать сцены с ним. Так родилось это письмо, потому что Быков чувствовал вину перед Стржельчиком.

Чучело

Мосфильм, 1983

Автор сценария Владимир Железников

Режиссер Ролан Быков

До и после «Чучела» [8]

Письмо пришло из Кишинева, когда со дня премьеры фильма прошел ровно год…

Пишу Вам потому, что не нахожу себе места. А все из-за фильма «Чучело». Ведь все так и было! И было у нас, в нашем классе! Может, не было картин и жила Лорка у родителей, но мы лупили ее беспощадно. За что? За веснушки, за широкую улыбку, за то, что не носит модных тряпок, не боится сказать правду про нас. А вообще-то и за то, что самый лучший мальчишка в классе предложил ей дружбу. И он точно так же струсил, а мы… мы радовались, когда видели в ее глазах слезы. Она никогда не жаловалась на нас. И в школе ничего не знали.

А потом она уехала в деревню к бабушке. А мы радовались. И вот этот фильм.

Мы только сейчас поняли, что мы такое натворили. Я себе говорю: «Забудь все, ведь ничего не было, ведь ничего не вернешь!» Но я не могу забыть ни Лору, ни Лену Бессольцеву. Ленка навсегда укор мне. Я знаю, что во всем виноваты мы, я. И Вы ничем не сможете помочь ни мне, ни Лоре. Но у меня к Вам огромная просьба: дайте, пожалуйста, адрес Кристины Орбакайте и ее фотографию. Чтобы со стены на меня смотрели глаза Ленки, чтобы я никогда не смогла сделать кому-нибудь больно…

18 апреля 1985

Л. Н.

8

Юность. 1985. № 9.

Первая встреча со зрителем. Аплодируют долго. Смотрят из зала особыми, «зрительскими» глазами, ни на какие другие не похожими… Кто-то вытирает слезы…

В горле ком – едва сдерживаюсь. Санаева молодец – не сдерживается, ревет вовсю, даже не замечает этого. И шепчет: «Смотри, плачут, плачут!» Никулин улыбается – у него отношения со зрителем особые, Кристина тоже пытается улыбнуться. Взрослое платье выглядит на ней чужим – совсем девочка. Дрожат руки, плечи, ее знобит… Железников бледен…

Крики: «Браво!», «Спасибо!»… Дрогнула душа. Неужели?

Я часто очень сожалею, что зритель не видит самого замечательного своего лица в такой момент, своих глаз – не знаю ничего прекраснее, какая духовная высота! Стоять на сцене «над» этими глазами и смотреть «сверху» неестественно и неловко – вот отчего актеры кланяются зрителю! В этом, наверное, не столько традиция уважения, сколько желание уравновеситься, преодолеть барьер рампы, черту отчуждения. Но она существует, сколько ни кланяйся. Неожиданно чувствуешь свое одиночество, самое странное и самое отчетливое. Все ждешь чего-то, и вдруг понимаешь, что ждать больше нечего: все… картина кончилась.

Конец ознакомительного фрагмента.