Давай займемся любовью

Я поднялся со стула, он протянул мне руку, я ее пожал – вот ладонь оказалась мягкая, с заметно ухоженной кожей, да и пожатие было мягкое, почти что нежное. Он смотрел на меня сверху вниз, качал головой, полные губы растянулись в довольную улыбку, даже усы не смогли ее скрыть.

– Надо же, – только и произнес адвокат своим бархатистым, артистическим голосом и двинулся в сторону кабинета. И уже с полдороги, повернув голову, добавил: – Пойдем, пойдем.

В кресле он снова оказался болезненно толстым – подбородок наезжал на грудь, грудь на живот. На что наезжал живот, я не видел, мешал разделяющий нас канцелярский стол.

– Ну что, пострадал ты, как я вижу, по всей программе. – Он снова покачал головой. Если бы ему сбрить усы, а заодно и длинные, зачесанные наверх волосы, он стал бы похож на пластмассового Будду с качающейся головкой. А так, с волосами да в усах, он все же напоминал Галича. Хотя и не настолько разительно, как позавчера.

– Твои ребята у меня вчера были, все рассказали. – Он сложил ладони вместе, протащил пухлые пальцы сквозь пухлые пальцы, надвинулся на стол, навалился на него. – Ну что… Молодец. Такое смастерить. Ты заранее все продумал или на импровизации получилось?

– Не знаю, – честно ответил я. – Вчера казалось, что случайно все так вышло. А сейчас думаю, что, возможно, идея зародилась раньше, задолго до собрания. То есть вы в машине посоветовали Аксенова спровоцировать. И в меня запало, видимо. А потом как-то так, само по себе, созревало подспудно. И получилось, что до собрания и даже во время него никакого решения не было, но, когда потребовалось, оно уже созревшим оказалось. – Я помолчал, подумал, продолжать, не продолжать. Все же продолжил: – У меня нечто подобное с рассказами происходит. Вроде бы не думаешь даже, а он сам в тебе зреет, развивается, как эмбрион, а когда поспеет, его только выпихнуть из себя остается. В смысле, записать.

– Ты еще и рассказы сочиняешь? – Его глаза чуть выкатились, видимо, от удивления.

– Да так, мелочь, ерунду всякую, – на всякий случай поскромничал я.

– В общем, вот что я тебе скажу. Ты все сделал лучше некуда, комар носа не подточит. Конечно, перестарался немного, слишком много синяков получил, так много и не обязательно…

– Количество я уже не контролировал. Да и качество тоже, – вставил я.

– Ну да, понимаю. – Он кивнул, усмехнулся в усы. – Медицинское заключение у тебя?

Я передал ему два мелко исписанных листка.

– Надо же, даже нос сломан, – покачал он головой, читая. – Вот, герой, как здорово все устроил.

Он перевернул лист, снова уставился в текст.

– В общем, докладываю, – поднял он на меня глаза. – Твои товарищи вчера здесь два часа просидели. Все рассказали, все записали. Фотографии мы уже проявили, напечатали, лучших вещественных доказательств и быть не может. Да еще и медицинское заключение… – Он постучал толстым пальцем по разложенным на столе листкам. – В общем, конец твоему Аксенову, – он приподнял листки, под ними лежали другие, заглянул в них, – Аксенову Игорю Сергеевичу, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, русскому, партийному, женатому, проживающему по адресу, ну это неважно, и т. д. и т. п. Полный, бесповоротный конец.

Если бы я мог широко раскрыть припухшие глаза, я бы их раскрыл – надо же, сколько он информации нарыл.

Где? Откуда? Когда успел? Он как будто прочитал мои мысли, этот оперативный Петр Данилович.

– Значит, слушай внимательно. Я справки навел, когда в адвокатском кресле почти тридцать лет просидишь, хочешь, не хочешь, а в этом болоте с головой увязнешь. Завязки в разных местах, суды, прокуратура, милиция, да и всякие другие службы. – Он развел руками. – Даже объяснять ни к чему. И так понятно, все мы тут повязаны. В одном городе живем, все друг друга знаем, учились вместе, да и вообще… Иногда им нужна помощь, иногда мне. В общем, сам понимаешь.

Но я не понимал. Мне надо было объяснять, и подробно, в деталях.

– Короче, твой Аксенов там не числится. – Он сделал ударение на слове «там», подняв при этом пухлый указательный палец вверх. – Впрочем, это сразу было понятно, все же люди там серьезные сидят, им есть чем заниматься, кроме твоего Романа Заславского. Да и контора сама по себе все-таки серьезная. У Аксенова в ней тесть служит, сидит достаточно прочно, вот Аксенов по ассоциации, так сказать, себя и причисляет. Тесть его двигает по идеологической линии, а Аксенов докладные на его имя исправно составляет, инициативу всяческую проявляет, сотрудничает, короче. Знаешь, бывают такие внештатные сотрудники?

Я кивнул, я не знал, но догадывался. Хотя вообще-то непонятно было, зачем он мне все это рассказывает. Зачем мне это знать? Мне безразлично – тести, зяти, серьезные мужчины с холодными головами и горячими сердцами… Или наоборот, с горячими головами и холодными сердцами… Моя задача как раз обратная – держаться от них от всех подальше. Я свою миссию выполнил, физиономию подставил. Все, мавр сделал свое дело, а технические подробности мавра не волнуют.

Я усмехнулся, мавра я действительно сейчас напоминал, во всяком случае, цветом лица. Но усмехнулся я про себя, и Петр Данилович не заметил.

– Он просто патологический антисемит, этот самый Аксенов. Знаешь, бывают такие. Что-то у них в детстве было неправильно, обижали, видно, сильно, родители не любили, во дворе били. Или от рождения генетика такая поврежденная. Не знаю. Но у него клиническая патология в результате образовалась. Ненавидит евреев. Может, не только евреев, может, вообще всех ненавидит, просто на евреях отыгрывается. Психоз такой, мания навязчивая. Его бы лечить, но у нас от патологической ненависти, увы, не лечат. – Петр Данилович снова улыбнулся. – Он, кстати, уже четырех студентов таким вот образом из вашего института выгнал. Хороших, способных ребят. Он, похоже, именно способных выбирал. Поломал людям жизнь. Ну да ладно, больше не будет.

Он замолчал, помедлил, я тоже молчал, мое дело было слушать.

– В общем, я к чему все это. Конец ему. Я уже связался и с прокурором, и с вашим институтом, и с другими людьми тоже. Значит, так, слушай, Толь. – Петр Данилович придвинулся ко мне, голова его подалась вперед, подбородки дернулись, оторвались от шеи, чуть вытянулись, разгладились. – Они хотят все замять. Попросили, чтобы дело мы не заводили, в суд не подавали, они шума боятся. Представляешь, какой шум может подняться? – Адвокат приподнял брови. Они у него тоже были густые, дородные, не хуже усов. – Из партии его, конечно, вышвырнут. С работы тоже. Это уже решено. Ни о какой преподавательской или научной карьере и речи идти не может. Да и вообще ни о какой приличной работе. Грузчиком где-нибудь в магазине, возможно, и возьмут. Но не более того. И хорошо, подонок, он и есть подонок. Сколько бы он еще судеб покалечил, если бы не ты.

Я кивнул, я был согласен. Петр Данилович снова посмотрел на меня, теперь мне показалось, как-то особенно внимательно.

– Ты вообще хорошее дело сделал. Там, – он снова указал вверх своим увесистым пальцем, – этот аксеновский тесть, похоже, тоже всем печенки проел, тоже мужичок такой своеобразный. Вот и его теперь, глядишь, завалят. Зятек вон как набедокурил, мы его легко под статью можем подвести, если понадобится. Так что ты, Толь, не только своего друга Рому Заславского порадовал, но и многих других, незнакомых тебе людей.