Давай знакомиться, благоверный…

– Ты сама себе противоречишь! – воскликнула дочь почти радостно. – Получается, он всю нашу совместную жизнь готовился меня бросить!

– Ну что за максимализм: или – или. Сначала первый вариант отрабатывал, потом второй нарисовался. Нет, Анджелочка, я ничего не утверждаю. Но предупрежден – наполовину спасен.

И вот наполовину спасенная, наполовину уничтоженная Анджела металась между двумя набросками психолога. Впервые ее существование с Литивановым казалось унижением. Вроде тщетного утреннего приставания к нему.

– Вот почему он не разрешал мне работать, – пробормотала она. – Делала бы собственную карьеру, не зацикливалась бы на нем так.

В силу того что покорная жена ни дня ее не делала, она и не знала, что одно другому не мешает. И ух какие должности занимают, и ух как навязчиво думают о своих мучителях. Анджела родила в конце второго курса. Бабушки и с папиной, и с маминой сторон еле уговорили Литиванова дать студентке возможность доучиться, хотя он настаивал на академке. Уломали с требованием: после занятий – бегом к сыну. Поначалу это всех умиляло. Но после университета он заявил, что трудовая деятельность его молодой жены окончена не начавшись, и сдвинуть его с этой точки возможностей и талантов не хватило ни у каждого по отдельности, ни у всех вместе.

Влюбленная, ошалевшая от первого материнства Анджела слушала только Мишеньку. А у него получалось уговаривать:

– Любимая, лучшая, прекрасная моя! Я не хочу делить тебя ни с чем. Я хочу знать, что наш очаг горит всегда. Вырасти сына не отвлекаясь. Я тем временем превращусь в брюзгу невнятного возраста, разбогатею по-настоящему и открою для тебя любой благотворительный фонд, какой пожелаешь. Еще наработаешься, солнышко, еще назад домой потянет.

Сильнее нежного лепета Литиванова оказалась только мама, которая, надо полагать, была идеальной тещей. Однажды, подловив Анджелу наедине, она без затей сказала:

– Ты у меня будешь трудиться. Хоть сторожем в зоопарке, пока твой муженек дрыхнет. Вы с ним не в курсе, как меняется личность образованных домохозяек? Во что они превращаются? Я не желаю тебе этой участи. Поэтому, если, избави бог, ты после автокатастрофы станешь инвалидом, ты мне дочь. Если заболеешь ВИЧ и гепатитом – дочь. Наркоманка, алкоголичка – дочь. Но тунеядка, ничем общественно полезным не занятая, – нет!

Решили, что Анджела будет дома втихаря от мужа переводить книжки. Чем она до сих пор успешно и занималась.

– Спасибо, мамочка, – прошептала упрямица.

Потому что не так давно в ссоре, перед тем как по новой традиции хлопнуть дверью в гараж, Литиванов крикнул:

– Да что ты вообще знаешь про труд? Ты за жизнь палец о палец не ударила! Паразитировала сначала на родителях, потом на мне!

Анджела сошла бы с ума от несправедливости, если бы не знала, что в дальней комнате стоит шкаф, забитый переведенными ею романами. И только вздохнула мужу в спину.

Она припарковалась на своем обычном месте – утром здесь было где упасть не одному мешку яблок. Дождь кончился тягучей сырой промозглостью. Хотелось в тепло. На крыльце маячила Аня, одинокая барышня лет сорока, у которой в это время занятие кончалось. Обрадованная хоть одному человеку, не связанному со вчерашними и сегодняшними дрязгами, Анджела радостно заулыбалась и даже рукой помахала. Ей показалось, что Аня едва кивнула. Обычно было наоборот. Слегка озадаченная, она стала подниматься навстречу спускавшейся физкультурнице. Это тоже было необычно. Весь месяц Аня дожидалась ее в раздевалке и, пока Анджела переодевалась, изливала ей душу. Оттуда лился один ветреник, который никак не желал сочетаться с Аней законным браком. Анджелу это раздражало, но она добросовестно вспомнила все, что слышала от мамы. Она повышала Анину самооценку, давала толковые рекомендации, проигрывала разные варианты. Жалко было бабу, действительно ведь – последний шанс. Она все еще добродушно скалилась до ушей, говоря:

– Здравствуй, Анечка. Как твои дела?

И вдруг услышала сухое тихое:

– Здравствуйте.

– Аня, что с тобой? Сама же предложила перейти на «ты» сразу после знакомства…

– Ну-у, разве? – протянула Аня и, ни разу не взглянув на Анджелу, прошествовала к своей машине.

Невольная исповедница оглянулась: возле транспортного средства Анечку ждал, вероятно, тот самый, очарованный и побежденный.

На анализ ситуации Анджеле не хватило времени. Подумала только: «Дрянь неблагодарная». В отвратительном настроении она отзанималась, а потом боль, та самая – под левой грудью, начала распиливать ее пополам.

Анджеле Литивановой удалось благополучно добраться до коттеджа. Подняться в спальню. Не раздеваясь, свалиться в кровать. Заснуть, впервые не встретив мужа после работы ночью и не проводив на нее утром. Зато в полдень глаза открыл другой человек.

Глава 2

1

Вообще-то «проснуться другим человеком» – выражение, не более. Каждый ведь подразумевает под этим вкусное утоление жажды жизни, радость, громады целей и силы их осуществлять. Да, еще возможности к силам-то. А откуда этому добру за ночь взяться? И в лучшем случае депрессивный мученик встает в яростном стремлении изменить образ жизни и принимается, чуть не рыдая от насилия над собой, делать зарядку или обливаться холодной водой. Как правило, хватает его ненадолго. И снова приходится в тоске ждать понедельника или Нового года, чтобы попытаться.

В памяти Анджелы жила только одна бабушкина знакомая – безалаберная лентяйка, которая в одночасье превратилась в строгую трудоголичку. Но у нее была особенная история. Девушке смолоду фатально не везло. Все ей было дано – обеспеченная родительская семья, приятная внешность, оптимизм, умение ладить с людьми, ум и интеллект на зависть. Только пригоршню удачи Бог забыл в эту корзинку бросить. Словом, она всегда оказывалась не там и не вовремя. Замуж вышла по любви, родила и вырастила детей, работала успешно. Правда, муж быстро затух сексуально и оказался вяловат в трудах на благо семьи. Поэтому нищета всегда держала в тисках, но именно это ее меньше всего беспокоило – выкручивалась. Только ей всегда казалось, что рождена она совсем для другого. А оно не давалось, хоть плачь. Никак не получалось заняться тем, о чем мечтала, в чем считала себя одаренной. Разведясь же и выйдя на пенсию, совсем перестала жить – лежала сутками на диване и голосила про себя, молча. Все было поздно. Впереди – лишь болезни, старость и одиночество. И однажды решилась: поглотала все таблетки в доме, а их там было множество, и запила бутылкой водки. Отключилась. Включилась на рассвете в жутком похмелье. Кисло подумала: «Даже отравиться не получилось. Наверное, пожалела себя. В последний момент струсила и приняла не все лекарства». Открыла ящик, вчера еще полный медикаментов. Он был совершенно пуст. Вид отсутствия чуть не сбил ее с ног. Неужели правда? Поискала в квартире, даже мусорное ведро выпотрошила – ни одной таблетки. С уважением подумала: «Я не струсила. Я все сделала честно». Кое-как дрожащими руками включила компьютер, нашла алкокалькулятор, ввела данные – пол, возраст, вес, количество принятого на грудь… Получилось, что и бутылка водки безо всяких лекарств была для нее смертельной. «Значит, та, несчастная, не выдержала и покончила с собой. А я – другая и жить буду иначе. Для этого она оставила мне тело. Не в лучшем состоянии. Начну с него», – колотилось в голове. И прыгающим пальцем она вызвала наркологов с капельницей. Про попытку суицида не обмолвилась.

Случай, конечно, уникальный. Но и трезвая Анджела во сне кое-чего достигла. Ей мерещилось, будто лежала она сереньким и теплым летним вечером на животе, подперев руками голову, на берегу неведомого озера. И смотрела в прозрачнейшую воду. А из воды на нее тупо глядели медленно проплывающие рыбы. Анджела их ненавидела: однажды бабушка при ней разделала живую… Разумеется, сначала она возненавидела хладнокровную кулинарку, но потом как-то акцент сместился. Все твари были одинаковыми, смешно беззвучно шевелили ртами, но женщина знала каждую и понимала ее речь. Вся эта потенциальная уха состояла из, казалось бы, давно забытых ею людей. Какие-то школьные подружки напоминали, будто обо всем ее предупреждали. Некогда пристававшие к ней мальчишки обзывались взрослыми непристойными словами. Последней из взглянувших на нее рыб был Мишенька. И сказал он самое ужасное:

– Тебе делать было нечего, только сохранять мою любовь. Но ты и этого единственного, главного, не смогла. Не сумела ни вымолить у Бога, ни сама преуспеть. Бездарность по жизни. Никчемность.

– Ах ты сволочь! Все ты врешь! – крикнула Анджела и саданула правым кулаком по воде. Рыбы исчезли. Она проснулась. Только что склоненное к озеру лицо и кулак были мокры. Так страшно ей еще никогда не было. Лишь через несколько минут она поняла, что это слезы.

И ноги на ковер, по-юному, мимо тапочек, опустила действительно иная Анджела Литиванова. Ей плевать было на кризисы Мишеньки. На его любовниц, если таковые существовали. Она собиралась любить не его и быть любимой не им. Все. Точка. Любимой и желанной. Уже под душем она вспомнила о том, что незадачливая самоубийца называла фантомами:

– Иногда слишком устанешь или дело застопорится, и такая тоска накатывает, и так хочется все послать к чертям, рухнуть на диван и выть, выть, выть. В эту секунду важно сказать себе, что это фантом. Ну бывают же боли в ампутированной ноге. И поступать наоборот – заняться чем-нибудь из ежедневника или хоть гулять идти, бесцельно мотаться по улицам. Отпускает быстро и надолго.

«Мой фантом – это желание во что бы то ни стало вернуть счастье с Литивановым, – четко подумала Анджела. – Однако, если муж будет продолжать в том же духе, и прогуливаться не надо. Достаточно будет прижаться к нему. Он с явным брезгливым содроганием отстранится, и нет фантома».