Давайте петь вместе

– Недостойно чего? – сухо спросил Влад, раздражаясь и мрачнея. – Или, по-твоему, было бы лучше всю жизнь оставаться безмозглым ветреником, кобельком и балагуром? – Влад явно намекал на особенности Сашкиного поведения. – Нет, приятель, взрослеть надо, меняться, становиться серьёзнее.

– Всё, брейк, – ответил Сашка, ощутив в их разговоре первые повышенные нотки. – Каждый за себя. У меня своя точка зрения, у тебя – своя. На этом и разойдёмся.

Они действительно разошлись. Сашка отправился домой к себе, Влад – к себе. Им обоим предстояло собраться с мыслями и духом, чтобы подготовиться к предстоящему вечеру. По крайней мере, готовился Влад, готовился он морально и физически, тренировался перед зеркалом, репетировал подготовленную речь и планировал своё феерическое выступление. Свою знаменательную речь, которая, конечно же, разозлит Сашку, обрадует Дашеньку и станет значимым рубежом в его, Воиновской, жизни.

Влад предчувствовал счастье, предчувствовал его, безусловно, ошибочно, но подобные заблуждения свойственны людям влюбленным, а потому наивным и доверчивым. Влад чётко видел, что подходит к порогу новой жизни, более осознанной и ответственной, закрывая дверь в жизнь прошлую, в которой свободолюбивый Сашка предпочёл задержаться, как выяснилось впоследствии, на очень много лет.

Предвкушение счастья трепало нервы и вызывало лёгкий зуд в музыкальных пальцах, жаждущих тревожного колыхания струн. Но нет, Влад сегодня не собирался брать гитару в руки: боялся увлечься и забыться в объятиях эфирной Неферии, оставив без внимания Неферию материальную и осязаемую.

Вечер подкрался быстро и незаметно. Влад позвонил Сашку, сказал, что сейчас к нему заскочит, чтобы потом вместе отправиться на свидание.

Внутри что-то дрожало и дёргалось, что-то зловещее и холодное. Сашка был бодр и весел, об утреннем разговоре не вспоминал и казался весьма довольным жизнью, впрочем, он всегда был ею доволен, а все перепады его аристократического настроения объяснялись неутомимым актёрским духом, жаждущим сцены.

Будущие кумиры неврастеников, фетишистов, садомазохистов и прочих извращенцев встретили своих пассий в условленном месте и торжественно сообщили им, что идут в «Лилию», где будут праздновать первую знаменательную дату их совместной жизни.

– Мальчики, вы такие милые, – лепетала нежно-розовая Настя, жадно сжимая Сашкину руку. – Как приятно, что вы вспомнили.

Сашка приторно-сладко улыбнулся своей подруге, а Влад чмокнул Дарью в нос, который она хотела сморщить, но не успела.

На самом деле «Лилия», кроме своего исключительного символического оттенка и ностальгической знаковости не представляла ничего интересного и была похожа на душную, затуманенную табачным дымом тюрьму среди майской свежести и солнца.

Маленький альянс расположился за угловым деревянным столиком (тот, за которым они сидели ровно месяц назад, был бессовестно занят) и приступили к изучению меню. Остановились на десерте, коктейлях и мороженом (ох, уж эти безобидные тошнотворные сладости, которые почему-то так обожает женский пол).

Дарья много курила, Сашка много говорил, Настенька много смеялась, Влад много думал. Сумрачная «Лилия» дурманила, коктейль расслаблял, мороженое обжигало язык. Влад подозвал официантку и потребовал шампанского. Буквально через секунду распечатанная бутылка «Надежды» стояла на столе.

Сашка рассказывал третий по счёту анекдот, подзадориваемый Настенькиным звонким смехом, Дарья сдержано улыбалась. Влад взял ложечку от мороженого и, требуя к себе внимания, постучал ею по бокалу. Все притихли и посмотрели на него.

– Я хочу кое-что сказать, – немного смутился Влад, выдержав торжественную паузу. Его чёрные глаза отливали желтоватым золотом в сумрачном свете лампы и казались огненно-зеркальными.

Сашка, сообразив, что Влад сейчас начнет извергать розово-пряную патоку, предусмотрительно натянул на своё лицо маску недовольства.

– Все вы прекрасно понимаете, по какой причине мы сегодня здесь оказались, – начал издалека свою заранее подготовленную и тщательнейшим образом отработанную перед зеркалом речь Влад. – Помните тот столик? – указующий взгляд устремился в нужном направлении. – Мы пили водку, говорили всякие глупости, мой ангел недовольно фыркал весь вечер, – его глаза с лёгким доброжелательным укором уставились на Дашеньку. – И, конечно же, никто из нас не мог подумать, что это безобидное рандеву принесёт столько перемен, столько впечатлений, столько нового и удивительного!

Дарья осторожно разглядывала Влада сквозь полуприкрытые ресницы, нежилась в бархатистых волнах его голоса и радостно-тревожно представляла себе окончание столь вдохновлённой и пылкой речи. Настенька подперла рукой пылающую щёку и с детским восторгом, внимательно и сосредоточенно слушала Влада.

– Моя жизнь кардинально изменилась с того самого дня, – продолжал он. – Я стал совершенно другим человеком, – Сашка угрюмо кивнул в подтверждение его слов. – Только теперь, когда я тебя встретил, – Влад взял Дарью за руку и проникновенно заглянул в её тёплые, влажно-искрящиеся глаза, – я понял, что никогда и никого так не любил, никогда и никем не был так серьёзно увлечён. Ты – мой самый дорогой человек на земле. Я тебя очень люблю, безумно люблю, неизлечимо!.. Для меня ты – единственная женщина на свете, одна ты, только ты и никого кроме тебя!

Голос Влада утонул в торжественной тишине, которая была прервана аплодисментами Насти.

– Горько! – заорала она, умилённо ощерившись. – Горько-о!

Дарья залилась румянцем, потупив свой девственно-смущённый взгляд. Влад, нежно улыбаясь, влюбленный, одухотворённый, откровенно счастливый, ласково прильнул к ней. Обхватив её горячее пылающее лицо ладонями, он нетерпеливо прижался губами к её дивному рту, долго терзал её бледную розовость, восторженно изучая каждый миллиметр разгорячённой кожи.

– Боже мой, как романтично! – протянула Настя и красноречиво посмотрела на Сашку: мол, один уже снизошёл до признания, когда же соблаговолит ваше величество?

Сашка демонстративно проигнорировал взгляд подруги, хотя на всякий случай ободряюще похлопал её по коленке, словно отвечая: «Не расстраивайся, и на твоей улице перевернётся фургончик с конфетами».

Дарья тем временем осторожно выскользнула из объятий Влада, крепко сжала его руки и истерическим шёпотом, интимным и осторожным, быстро сказала:

– Я тоже тебя люблю, очень-очень. Я ещё тогда тебе хотела сказать, в гараже, но испугалась, что ты моих чувств не разделишь, и предпочла промолчать. Мне тогда так страшно стало, когда я вдруг представила, что ты мои слова обсмеёшь, не поверишь мне, не воспримешь серьёзно!

Он обнял её, вздрагивающую и взволнованную, осторожную и пугливую девочку, и по-отечески поцеловал в макушку.

– Как же это красиво, Санечка, – задумчиво пробормотала Настенька с налётом бело-невинной зависти, наблюдая за бестолковой ребяческой возней Дарьи и Влада. Они то и дело перешёптывались, хихикали, вздыхали, тыкались губами друг в друга, неловко промахивались, выглядели смешно и глупо, а самое главное – были переполнены ни с чем не сравнимым счастьем, неизмеримым, уникальным, бесконечным (и это сказано не для красного словца, так оно взаправду и было).

Весь оставшийся вечер Влад и Дарья сидели, сцепив под столом руки, только изредка отпуская друг друга, чтобы выкурить сигарету или глотнуть коктейля. Под конец изрядно захмелевшая Настя даже прослезилась, а разжалобившийся от спиртного Сашка начал её успокаивать. Затем они решили оставить влюблённую парочку наедине, а сами отправились в гараж для продолжения романтического вечера.

Уставшие, влюблённые, довольные Влад и Дашенька пристально разглядывали друг друга сквозь сгущающийся туман «Лилии». Влад был одурманен хмелем, жаждал любви и источал одержимость. Ему не хватало воздуха, и душа его нуждалась в самопожертвованиях, ему хотелось осыпать маленькую нимфу золотом своего влечения, своей страсти и одержимого фанатизма; ему хотелось вылечить её от хронического одиночества и здравомыслия, осыпать сладким призрачным счастьем, которым был переполнен сам и от которого не знал, куда деться. Ему была неинтересна та обыденная жизнь за пределами им выдуманного сказочного мирка, в котором он воздвиг хрустальный пьедестал зеленоглазой богине, такой холодной и такой недоступной. Ему было мало чувствовать её рядом, ему хотелось раствориться в ней, рассыпаться мелкими кристаллами в её голубой крови. Ему было отвратительно хорошо, как бывает хорошо алкоголику в момент сильнейшего похмелья завидевшего искрящийся бокал, наполненный холодным пенным пивом; или подсевшему наркоману в жесточайшей ломке, вводящему яд в изрешеченную вену.