Дай лапу

— Понятно, — вздохнул Кручинин. — И вы ушли.

— Да.

— Так и живете в сторожке?

— Да… Вы не поверите, но у меня нет повода быть недовольным. Надеюсь, как и у местного начальства — быть недовольным мною… Все-таки полторы ставки… И напарника устраивает. Рядом с лагерем у министерства небольшой дачный поселок, за которым я тоже присматриваю… Комната и веранда. До глубокой осени. Признаюсь, я очень рад.

— И все время Один?

— К великому удовольствию.

— Совсем не скучаете по городу? По удобствам? По друзьям?

— Откровенно?… Нет. Я привез с собой книги. У меня отличная фонотека. Приемник, магнитофон.

— Значит, отшельник.

— Если угодно.

Кручинин отщипнул листочек с куста и после продолжительной паузы вернулся к расспросам:

— Насколько мне известно, вы проживали здесь не один.

— Что вы имеете в виду?

— У вас был друг.

— А, — догадался Изместьев, — вот вы о чем… Собака. Да-да, вы правы… Цыпа. Цыпочка моя… Я взял ее с собой… Простите. Мне тяжело об этом говорить… Ужасная потеря. Просто ужасная… Вы, конечно, вправе думать всё что угодно, но самые большие трудности у меня сейчас оттого, что ее нет рядом… И вряд ли кто-нибудь сможет меня понять. Только тот, кто сам испытал нечто подобное.

— Сильную привязанность, вы хотите сказать?

— Нет, Виктор Петрович. Любовь.

Кручинин подбросил шарик.

— «Неприятно в океане почему-либо тонуть. Рыбки плавают в кармане, впереди неясен путь…» И все-таки вам придется рассказать, Алексей Лукич. Я вас намеренно не торопил.

— Да-да. Понимаю… Вам нельзя… Я умолчал, потому что, — Изместьев поднял голову и огладил рукой бороду, как будто что-то ему мешало говорить, — потому что… Сначала сын… Теперь вот она… Чем-то я прогневил небо… А потом, Виктор Петрович, это не приблизит вас к разгадке… Дело, в общем, у вас очень простое. И, вместе с тем, сложное. Поверьте, я всей душой вам сочувствую, — Изместьев слегка наклонил голову и искоса взглянул на Кручинина. — Мне кажется, что вы, несмотря на любовь к сомнительной поэзии, человек порядочный. Честный.

Кручинин пропустил это замечание мимо ушей.

— «В его органах кондрашка, а в головке тарарам…» Если помните, Алексей Лукич, мы с вами встретились на опушке. Там еще приметное дерево. Клен. У него ветви странно переплелись.

— Вы заметили? — оживился Изместьев. — О, это удивительное дерево… Я прежде считал, что столь круто менять направление жизни только люди в состоянии. Оказалось, что и дерево тоже. Удивительно. Какой излом! Невольно начинаешь думать, что и растения обладают чем-то — если не разумом, то… свободной волей, что ли, во всяком случае, рефлекс цели у них, несомненно, присутствует. Что-то вроде интуитивного знания. Что-то врожденное. Сакральное. Какой-то принцип целесообразности.

— Мандибулы и педипальпы, — недовольно пробормотал Кручинин. — Я правильно понял? Под деревом похоронен ваш пес?

Изместьев кивнул.

— Да, Виктор Петрович. Моя собака.

— По кличке Цыпа?

— Полное имя Принципиалка.

— Неопределенной породы?

— Отчего же неопределенной? Лабрадор.

— Рослая? Злая?

— Нет-нет, что вы. В холке сантиметров сорок-сорок пять. Умница редкая. Безобидное существо. Веселая. И очень принципиальная. Ей шел седьмой год… Да, верно. В ноябре бы исполнилось семь. Цветущий возраст.

— Алексей Лукич, — прервал Кручинин. — Я примерно догадываюсь, как она погибла.

Изместьев поднял руку и заученным жестом потеребил отструек бороды.

— Знаю, — вздохнул он.

— «И блоха мадам Петрова, что сидит к тебе анфас, умереть она готова, и умрет она сейчас…»

Сторож неприязненно взглянул на следователя. И отвернулся.

— Мы гуляли… Она всегда со мной на прогулке. Обходили озеро… Можете сколько угодно иронизировать, но лучшей собеседницы, чем моя собака, я не знаю… Цыпа забегала вперед или немного отставала. Но — всё время на виду… На незримом поводке. Она прекрасно меня чувствовала, всегда, в любой обстановке, даже на расстоянии… И тут они нас окликнули…

Один из парней был взвинчен, наступал. Я хотел поскорее уйти, но Цыпа… Цыпа залаяла, зарычала.

«Заткни собаку! — крикнул тот, кто хотел затеять драку. — Прибью. Хочешь? Повешу булыжник на шею и зашвырну!»

«Цыпа! — приказал я. — Не подходи! Убегай! Уходи! Беги домой! Домой!»

Но она оскалилась, залаяла еще громче и стала бросаться на них, угрожать. Рывком бросится — и отпрянет. Шерсть на спине ее вздыбилась. Такой свирепой я ее прежде не видел. Она не слушалась меня. Я приказывал ей, просил, умолял. Не помогало. Она, как и я, чувствовала, что нам угрожает опасность. Но ее это не останавливало. Она защищала хозяина.

Другой парень сгреб разъяренного приятеля, стиснул и крикнул: «Иди, батя! Скорее! Иди и не оборачивайся!»

Но тот вывернулся, схватил березовый кол и ударил… Он перебил ей хребет.

Цыпа взвизгнула, заскулила, лапы ее подкосились, она рухнула на бок. Из пасти хлынула кровь. Я бросился к ней. Поднял Цыпу на руки и понес. Почти бежал. Я был весь мокрый от страха. Не за себя — за ее жизнь. Но спасти Цыпу, Виктор Петрович… не смог… Увы, она скончалась у меня на руках…

— Что-то не сходится, Алексей Лукич, — заметил Кручинин. — Хотелось бы вам поверить, но… всё как-то неубедительно. Вы говорите, они убили вашу собаку. Допустим. А дальше? Что было дальше? Они испугались и убежали?

— Не помню, — медленно произнес Изместьев.

— Как вы объясните, что их нашли мертвыми на том же самом месте?

— Вернулись, вероятно.

— Зачем?

— Ну… что-то забыли.

— Вы серьезно?

— Не знаю, — раздраженно сказал Изместьев. — Вернулись, не вернулись. Пропади они пропадом! Что мне до них?

Кручинин развернулся, перегородив Изместьеву дорогу, и закачался с пятки на носок.

— Я вам напомню, Алексей Лукич, если забыли… Ребят оглушили. Их били чем-то тупым и тяжелым. Может быть, обухом топора. Удары были страшной силы. Они скончались сразу же, однако убийца на этом не успокоился, он, видимо, не помнил себя и продолжал наносить удары.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

Изместьев первым отвел глаза.

— Вы хотите сказать, — тихо спросил он, — что убийца был невменяем?

— Ну почему? Раздражен, зол.

— Состояние аффекта?

— Не исключено.

— Вот видите, — огладив бороду, сказал Изместьев. — Кто знает, может быть, он защищал достоинство свое и честь.

— Браво, — улыбнулся Кручинин. — Алексей Лукич, вы защищали свою честь?

Изместьев вздрогнул и на мгновение замер. Потом медленно развернулся к следователю, и сказал, покачивая головой:

— Виктор Петрович… Мне казалось, вы профессионал… Я похож на убийцу?

— А вы знаете человека, который действительно похож?

— Нет, вы впрямь считаете, что я… Что я мог?

— А почему бы и нет, Алексей Лукич? — вопросом на вопрос ответил Кручинин. — «Сложно жить на этом свете».

— Перестаньте с вашими стишками, — Изместьев был явно раздражен. — В конце концов, это просто оскорбительно.

— Вот как? Оскорбительно? — Кручинин подбросил шарик. — А — лгать? Скрывать? Недоговаривать?… Чего вы добиваетесь, Алексей Лукич? Я начинаю думать, что вы пытаетесь меня обмануть. Или переиграть. Отправить по ложному следу. Чтобы я привлек вас не за убийство, а всего лишь за лжесвидетельство.