Даймон

Очень больно!

* * *

Что делать, если тебе двадцать лет, у тебя русская фамилия, а живёшь ты и учишься в большом украинском городе?

Ясное дело, демократию защищать!

Алёша Лебедев, студент четвёртого курса истфака университета, рассуждал именно так. Не то, чтобы его общечеловеческие права как то особо, по изуверски, нарушались (не считая нескольких несправедливых «В» и «С» на экзаменах), но есть ещё принципы. А поскольку учился Алёша неплохо, то мог эти принципы не только прочувствовать, но и сформулировать. Скажем, вопрос о русском языке или проблема свободы информации, не говоря уже о правах личности, так сказать, вообще.

Итак, защищать! Времени хватало. Предметы на четвёртом курсе оказались не слишком сложными, спецкурсы главным образом, курсовую же он в основном написал ещё осенью, только и осталось текст подчистить и выкатать.

Демократию защищать в последнее время стало модно. Как историк, пусть и начинающий, Алёша мог констатировать: изменения произошли года два назад. Прежде, когда поступил в университет, студенты не интересовались политикой напрочь, не слишком даже задумываясь, в какой стране живут. Зачем, собственно? Безобразия в парламенте и очередная отрезанная голова неосторожного журналюги казались куда менее актуальными по сравнению с предстоящим переходом на письменные экзамены и заменой столь привычных «хор» и «отл» на безликие латинские буквы. И сама студенческая жизнь была прекрасна. Gaudeamus igitur, не нами придумано.

Кое-что изменилось перед президентскими выборами. Уже после Алёше приходила в голову странная мысль: вся политика в их обычно спокойном городе проистекала из соперничества двух факультетов университета, филологического и исторического. Филфак защищал украинский, как государственный, и заодно демократию. Истфак был за демократию и два государственных, включая русский. А когда Десант на улицы вышел, ещё интереснее стало. Алёша все понять не мог, какой факультет за Десантом прятался, в спину подталкивал. Получалось, либо философский — либо мехмат, больше некому.

Это теория, на практике все разнообразнее выходило. И веселее. Тут вам не дурацкие дискотеки для умственно отсталых — и не менее дурацкие ночные клубы, на которые у Алёши все равно денег не хватало (особенно «Черчилль», где настоящий джаз играют). Демократию защищать было интересно, особенно когда палаточный городок разбили и за справедливые выборы мёрзли. И с народом общаться можно, и журналисты рядом крутятся. Суета, а приятно. Опасности же, честно говоря, ни малейшей, меньше, чем на дискотеке.

Справедливые выборы состоялись, и на радостях Алёша чуть не завалил сессию. Тогда и появились в зачётке глобалистские «B» и «C». Был повод призадуматься: тот, который «C» поставил, как раз с философского.

Десанта поначалу не боялись. Думали, так, «зарница» для умственно отсталых, пыльным мешком ударенных. Контуженные «афганцы» чад своих муштруют, дабы от наркотиков навлечь. «Налево!», «направо!», повязки нарукавные с советскими «крылышками», строевые песни, речёвки для личностей с низким IQ. «Ни ума и ни таланта — становись в ряды Десанта!». Поначалу особо продвинутые, фильмов исторических насмотревшиеся, Десант с отрядами СА сравнивали (и ветераны, и маршируют, и за порядок), чуть ли не в колокола били. Мол, звериная харя фашизма, скалится уже. Только не получалось с фашизмом. Во-первых, именовались десантники не как-нибудь, а «Антифашистским движением Украины», а во-вторых, никаких Ремов и тем более Шикльгруберов среди них не наблюдалось. Ну, маршировали, ну, ездили летом в тренировочные лагеря. Забеги-пробеги, нормы ГТО… Даже после того, как несколько раз лоб в лоб столкнулись, внимания особого не обратили. Бывает! Те, с которыми драться пришлось, не местные, а из Донецка. В Донецке же, всем известно, урла на урле сидит, урлой погоняет.

Так что было о чем подумать Алёше Лебедеву, защитнику демократии, пока его ногами лупили. Только не думалось особо. Это лишь в боевичках с яркими обложками, герой вначале старается сгруппироваться, затем умудряется извернуться, вывернуться, подсечкой врагам ответить. На практике всего и получилось, что перепугаться. Не за себя даже — за очки. Минус четыре, один глаз такой, другой этакий, не в каждой «Оптике» стекла закажешь. Разобьют — ходи, словно в тумане по болоту. Из-за очков и белый билет получил. Другие радовались бы, от казармы «откосив», Алёша же обидно стало. И так — ни росту, ни плеч неохватных, ни красы особой, теперь и вовсе неполноценный. Защищай, значит, Родину дистанционно. Таких не берут в космонавты!

В Десант, впрочем, тоже.

А потом даже об очках думать не смог — когда по виску попало.

* * *

— Отставить! Отставить! Совсем спятили?! Приказа не слышали?!

— Так, Хорст… Они же… Они же сами!..

— Сами? Что — сами? Ладно, на базе поговорим. Реально! И о том, что такое приказ, и о том… Нашатырь у кого-нибудь есть?

— Не надо. Очухался, либераст паршивый! Пошли, Хорст, менты уже интересуются.

— Ага. Сейчас его, значит, в больницу отвезут, шум, пресса, адвокатишки поганые. Этого хотите? Очередной подвиг Десанта: очкарика отметелили! Кретины…

— Так чего делать-то, Хорст?

— Делать… Женя, твоя машина далеко?

Дорожка 3 — «Take No Prisoner (Cannibalistic)»

(4`15)

Песня людоедов, взята с сайта ethnic.ru. Ударные хороши!

Запах бензина Алёше всегда нравился. Настолько, что одна из мимолётных подруг всерьёз заподозрила его в токсикомании. Напрасно, конечно. Просто бензин, его резкий октановый дух, сразу же заставлял вспомнить детство. Они жили тогда в Днепропетровске, и покойный дед, железный ветеран-танкист, возил семью к морю на стареньких «Жигулях». Модель была даже не знаменитая «копейка» — «нулевая», пробной итальянской серии. Видом точно, как младшие сестры, только не ломалась. И дед, конечно, старался — за руль ещё в войну сел, опыта хватало. Так что и запах был Алёше по душе, и автомобильная тряска ничуть не смущала, напротив. Почти как в давние годы, когда все было хорошо, когда дед был жив, и бабушка жива, и мама не болела…

На этот раз трясло не слишком, и запах бензиновый еле ощутим. К тому же знакомый дух октана был смешан с чем-то иным, резким, непривычным — и очень сладким. Нечто очень восточное и явно не автомобильное. Точнее определить нельзя — глаза Алёша предпочитал из разумной предосторожности пока не открывать. Мало ли?

Главное и так ясно. Сначала побили, после в плен взяли. А теперь везут неведомо куда. Пытать что ли?

От подобной мысли Алексея передёрнуло. И о таком болтали. Не слишком всерьёз, конечно, и не о местном Десанте, а опять-таки о донецком. Там всеми отрядами верховодил Федор Березин, отставной капитан, правда, не десантник, а ракетчик. Это в Донецке, а у них в городе… Недавно в «Слободе» была статья…

Не вспоминалось — слишком голова болела. Рёбрам тоже досталось, но дышать было можно, значит, ничего не сломано. Куртка спасла, не иначе. А вот черепушке, защищённой всего лишь старой шапочкой-«подшлемником», досталось круче. Ой, болит! Ай, болит!

И ещё кровь из носу. На губы натекло, солоно, противно.

Голова не кружится? Нет, вроде. Не сотрясение, и то ладно.

— Эй, либераст, ты как там?

Это уже его. Здоровьем, значит, интересуются. Голос, кажется, того самого, Хорста. Ну и имя, самое подходящее! Или кличка, но все равно подходит.

И как ответить? Может, промолчать?

— Сам ты… «Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen…»

— Ух, ты!

Сразу в два голоса. Один тот же — Хорста, который Die Fahne Hoch, другой, слева — вроде женский. Да, они поминали какую-то Женю.

Женя… Машина… Восточный благовонный запах… Все понятно.

— Тебе тоже нацистские марши нравятся?

Алёша так удивился, что открыл глаза.

Искомая Женя обнаружилась, как и следовало ожидать, ошуюю. Вначале проявились очки, после… После — ничего, потому как собственные очки нуждались в серьёзной протирке.