Дайте место гневу Божию (Грань)

– Посмотри-ка… – сказал Валевский.

– Да неловко как-то…

Документ открылся случайно, тут моя совесть была чиста. Прилагать усилия для вскрытия чужой почты было неэтично.

– Пусти, – не тратя времени на этические диспуты, он оттолкнул стул, на котором я сидела, завернутая в плед, склонился над столом и положил руку на мышь. Стрелка уперлась в строку…

И тут экран полыхнул белым пламенем. Я взвизгнула, Валевский выругался.

– Сожгли, ч-чер-р-р-рт… Вырубай!

Когда экран погас, мы молча друг на друга посмотрели. Нашкодили, однако…

– Может, он еще не совсем сдох? – спросила я. – Что будет, если я его включу?

– Понятия не имею. Никогда такого не видел.

Я нажала кнопку. К великому нашему удивлению, машина стала загружаться. И вскоре мы увидели иконки на синем поле – обычный компьютерный пейзаж.

– Смотри ты, цел! – обрадовался Валевский. – Это, наверно, в сети напряжение скакнуло, такое бывает. Давай попробуем еще раз…

Он взялся за мышь, он подвел стрелку к нужному месту, и снова полыхнул экран безупречной белизной, но на сей раз в глубине белого взрыва мы разглядели что-то темное, вроде осьминога (почему мне привиделся осьминог – ясно, а у Валевского, надо думать, проснулось ясновидение и он считал с моей подкорки этот малоприятный образ). Я выключила и снова включила машину.

– Теперь я сама…

Компьютер не желал, чтобы мы вскрывали хозяйскую почту. Он не предлагал ввести пароль, он просто выкинул мне и сразу убрал картинку: на белом фоне пятерня в жесте отталкивания. Вот вам и осьминог…

– Ты ему понравилась, – сказал Валевский. – А меня он убить готов. Интересная у него почта…

– Впервые вижу защиту, которая реагирует на отпечатки пальцев…

Мы от греха подальше выключили компьютер, я легла, а Валевский, сильно озадаченный, пожелал спокойной ночи и погасил свет. Он вышел, я несколько минут думала о нем, а потом свет вспыхнул снова.

В дверях стоял Нартов.

– Вот, смотри! – он протягивал ладонь, на ладони лежал кусочек белого картона. – Вставай и смотри!

– Где ты взял это? – скатывая с дивана замотанные в плед ноги и садясь, спросила я.

– В кармане своих штанов взял. Держи!

Я взяла кусочек белого картона и увидела аккуратные буквы:

«Нартов, приходи на Грань».

Подписи не было…

* * *

Больше всего Римма боялась не управиться с камерой. Все прочее она придумала и исполнила довольно легко.

У ее старой тетки действительно лежали на антресолях древние, неизвестно чьи фамильные альбомы с фотографиями чуть ли не конца девятнадцатого века. Римма достала оттуда эти сокровища и позвонила в городскую газету. Даже врать особенно не пришлось – почтенное семейство в коричнево-палевых тонах – папа во френче, при усах и острой бородке, мама с высоко поднятыми волосами, стайка маленьких дочек, – и впрямь сильно смахивало на царское.

Прибежал мальчик в очках, стал хвататься за снимки, стал их требовать на два дня – переснять, и только. Но Римма была умная – у ее соседки вот так взяли портрет бати-ветерана при орденах да и заныкали. В конце концов, они вдвоем понесли фотографии в редакцию.

Поскольку тетки рядом не было, то Римма и наплела все то, что должно было понравиться прессе. Были там и фрейлина николаевского двора, чудом уцелевшая в восемнадцатом, и смена имени с фамилией, и настигшая старушку рука ЧК, и безымянная могилка, и чудом спасенные альбомы – полный ассортимент романтически-монархических затей.

Накануне Римма облазила весь северный угол старого кладбища, где давно уже не хоронили, нашла необходимую могилку и даже примостила туда высохший букет полевых цветов – не забывают, мол, не забывают добрые люди, которые знают правду…

Вся эта суета радовала ее несказанно. До того дня, как в почтовом ящике, который она держала в www.yahoo.com исключительно для переписки с сестрой, уехавшей с мужем и детьми в Америку, не обнаружилось странное письмо с обратным адресом [e-mail], она, по собственному ее убеждению, не жила, а существовала.

А ведь могла жить!

Виновники уже третий год ходили безнаказанными.

И вот теперь Римма сидела в вестибюле телестудии, имея при себе сумку с фотографиями и с упакованной видеокамерой. Камеру ей принес поздно вечером долговязый парень в кепке козырьком назад и быстренько научил пользоваться. Вернуть следовало через три дня.

Ольга Черноруцкая появилась не из лифта, на который был нацелен объектив, а откуда-то из дебрей первого этажа.

Теперь ее волосы были не баклажанного, а темно-красного цвета, и брючный костюм тоже был красный, с глубоким вырезом, внушавшим подозрение, что под жакетом нет вообще ничего. Мужчины поглядывали на спешившую Ольгу с интересом, а вот Римма, увидев такое чудо, с трудом погасила на лице гримасу неодобрения.

– Сколько же ей лет? – спросил Риммин внутренний голос. – Ей же больше, чем мне! По меньшей мере сорок – а как вырядилась?! Чтобы приличная женщина в такие годы нацепила красные штаны? Прямо конец света!

До сих пор Римма видела тележурналистку только на экране, и не слишком беспокоилась о ее возрасте. Теперь, возбужденная ожиданием и присутствием работающей камеры, она особенно остро ощутила разницу между собой и Ольгой. Разве что год в паспорте не слишком отличается, но остальное…

Ольга была быстра, активна, раскованна, вела себя как женщина, которая нравится мужчинам, какую бы мерзость она не нацепила. Римма чувствовала себя неловко в этом великолепном вестибюле, по которому проскакивали люди, только что сбежавшие с телеэкрана и спешащие вернуться туда, люди ухоженные, деятельные, звонкоголосые. Она не была нужна этим людям – такая, как есть, с приличным (если верить женскому журналу) макияжем, в бежевом турецком плаще, который никогда не был модным, а всего лишь немарким и дешевым, в туфлях со сбитыми каблуками. Она никогда не могла бы на ходу обернуться и шлепнуть по заду пролетающего мимо двадцатилетнего блондина.

Ольга остановилась за пять шагов до ряда гостевых стульев и обвела их взглядом. Там сидели мужчина с газетой и Римма, больше никого. Она подошла к Римме и улыбнулась ободряюще.

– Вы меня ждете?

– Вы – Черноруцкая? – сурово спросила Римма. Пусть видит, что не весь город в восторге от ее выпендрежа.

– А вы – Римма Горбачевич? – Ольга даже не заметила суровости, она душой была там – на телеэкране, и в мир обычных людей выскочила на минуточку. Обычные люди были для нее – тьфу. Римма видела это невооруженным глазом.