Дайте место гневу Божию (Грань)

– Спасибо, добрая барыня, – Фесенко со всей доступной ему иронией раскланялся.

– При чем тут доброта? Я еще должна заехать к одной старой вешалке посмотреть альбом с фотографиями. Если она не врет – то это подлинные и совершенно неизвестные снимки царской фамилии, представляешь?

– Может, и не врет…

Съемочная группа – шофер, оператор с ассистентом и сама Ольга в качестве руководителя – работала слаженно. Фесенко наблюдал, как они сразу находят нужные точки, как учитывают каждый метр у поворота, чтобы машина, въезжающая на пандус, какое-то время неудержимо неслась прямо на камеру. До сих пор ему не случалось видеть Ольгу в действии – и ему это было по-настоящему интересно. Однако уже на кладбище он вспомнил про свои профессиональные обязанности, и вспомнил вовремя.

Ольга как раз носилась по дорожкам, выискивая ракурс, чтобы в кадре был и безнадежный пейзаж пустыря, еще только предназначенного под захоронения, и обломанные колонны неизвестно чьего мавзолея начала девятнадцатого века, и ветки, и облака, и дорожки. Все ей было не так – и главным образом жизнерадостное солнце, портившее скорбную атмосферу. Она в поисках идеи даже встала на скамейку, но ничего подходящего оттуда не увидела, как ни вертелась.

Фесенко быстро направился к ней.

– А теперь еще налево погляди, – посоветовал он. – Левее, левее.

– Там ничего интересного, просто надгробия.

– Вот-вот. А за надгробием стоит та самая баба, которая приходила ко мне выспрашивать про тебя.

– Врешь! – Ольгу на скамье прямо крутануло. – У тебя глюки, Саша, это никакая не баба.

– Она так одевается – в джинсы и курточку. Под девочку.

Ольга прищурилась.

– Ей по меньшей мере тридцать лет!

– Я бы дал двадцать восемь, – поправил объективный Фесенко. – Я ее все-таки вблизи видел.

– Не понимаю, как в тридцать лет можно косить под джинсового мальчика!

– Наверно, у нее проблемы, и она махнула на себя рукой, – предположил Фесенко. – Или ей кажется, что такая одежда ей к лицу. Приперлась вся в джинсе, но утверждала, что она хозяйка фирмы. Я сразу сказал себе – ага!

– Или она вообразила себя великим сыщиком… Это несерьезно, Саша. Если за мной посылают следить какую-то дуру – это еще не повод носить кевларовый жилет. И дура может не иметь никакого отношения к моему расследованию.

– А к чему же тогда она имеет отношение? – поинтересовался Фесенко, протягивая Ольге руку, чтобы свести ее со скамейки.

– Ну, Саша!.. Не знаю, как это получается, только всем женщинам почему-то кажется, будто я хочу у них увести мужей! А мне эти мужья сто лет не нужны!

Фесенко усмехнулся – примерно то же самое толковала ему жена. Но он знал, что Ольге нужны не столько утехи плоти, сколько атмосфера всеобщего восторга и титул первой леди телестудии. Он был знаком и с ее вторым мужем, и с ее третьим мужем, особенно запомнил недоумение третьего, длившееся года два – пока не нашлась женщина, которая красила волосы в натуральный цвет, каждый вечер приходила домой, притом в разумное время, и дома не произносила ни единого слова о своей работе.

Понравилась ему реакция Ольги на уход третьего мужа – ни малейшей попытки скандала. Вскоре выяснилось, что она уже давно положила глаз на того, кому предстояло стать четвертым, но с оформлением отношений не спешила, ее вполне устраивали уикэнды два-три раза в месяц.

– Может быть, ты и права, – сказал Фесенко, на всякий случай норовя встать между Ольгой и безымянной дурой, которая слишком хладнокровно для брошенной жены плела байку про пять тысяч долларов и бухгалтершу на седьмом месяце…

Очень недовольная съемкой, Ольга отправилась в первую городскую – мотать нервы врачу, который опрометчиво согласился дать маленькое интервью. Фесенко ждал в машине и обменивался анекдотами с шофером. Время было почти вечернее – он предвкушал, как явится домой, как жена вывалит в тарелку два десятка горячих домашних пельменей, как шлепнет сверху большую ложку холодной, твердой, с рынка принесенной сметаны.

Фесенко присмотрелся к Ольгиному стилю работы и понял, что подкараулить ее где-то – сложная задача, она или сама не знала своих планов на ближайшие пятнадцать минут, или сверялась с записями, которые мог бы расшифровать только профессионал. Никому о своих маршрутах Ольга не докладывала, машину брала «со стольки до стольки», и то – цифры назывались для приличия, группа ездила с ней столько, сколько было нужно, и даже шофер не возражал – ему полагалась доплата за сверхурочные.

Потом поехали смотреть снимки.

Хозяйка альбома, которую Ольга описала со всем ядом интересной женщины, решительно не понимающей, как можно добровольно превратить себя в бесполое существо, жила в старом доме, который очень Фесенко не понравился. Когда-то там были большие квартиры, имевшие и парадный, и черный ход – для дворников и кухарок. Потом из каждой большой квартиры сделали три маленьких, пробили дополнительные двери на лестничных клетках, но на каждом этаже имелась одна квартира, куда нельзя было доехать на лифте, а только подняться по узкой, неприятным образом закрученной лестнице, ведущей со двора.

– Я провожу тебя, – сказал Фесенко.

– Какой смысл? – удивилась Ольга. – Посиди немного в машине. А хочешь – пока я там разбираюсь, тебя подкинут домой. В самом деле, Саша, ты и так весь день на меня потратил.

– Значит, полчаса роли уже не играют, – ответил Фесенко.

Конечно, ему хотелось горячих домашних пельменей. Разъезжая со съемочной группой, он пообедал вместе со всеми в поганой забегаловке. Тут Ольга в очередной раз удивила его – уминала подозрительно начесноченные котлеты и серое картофельное пюре с энтузиазмом, достойным ресторанного шедевра. А когда он удивился, беззаботно ответила, что желудок у нее луженый, поработаешь на телестудии пятнадцать лет – научишься и гвозди переваривать.

Но он видел этот двор со всеми его загогулинами и тупиками, этот пустой вонючий двор, которого, кажется, даже помоечные коты избегали, с древними сарайчиками, лепившимися к унылому черному брандмауэру, с задней стенкой длинного кирпичного гаража, и очень ему такой пейзаж не нравился.

Фесенко довел Ольгу до двери, убедился, что на лестнице горит лампочка (окна были так невелики, а конфигурация лестничного пространства так заковыриста, что даже сейчас, когда наступивший вечер еще не сгустил по-настоящему тени, там без света пришлось бы идти наощупь), и прежде, чем вернуться в машину, ожидавшую на улице, решил справить малую нужду, причем без угрызений совести – судя по запаху, никто в доме не пользовался унитазами, а все исправно бегали на улицу.

Отыскав подходящую щель между стеной и мусорным контейнером, Фесенко решил проблему, развернулся к контейнеру задом, ко двору передом, и увидел парочку влюбленных.

Он еще не забыл, какая такая бывает любовь в восемнадцать лет, все-таки ту, что сегодня с утра лепила пельмени, ему не враги подбросили – он сам ее высмотрел, сам за ней бегал, водил целоваться в старые парки, к заросшим прудам. Даже если бы руки сильно чесались – он не стал бы лапать девчонку в такой вонючей местности!