Дайте жить детям (сборник)

За услугу, в которой он отказал, он хотел заплатить необычными услугами. Его лучшие чувства оказали действительную победу над низшими и благодаря этой победе окрепли. И узнав, что значит лишиться дружбы, он теперь, когда ее снова приобрел, стал еще больше ценить это чувство.

Господин этот теперь сам сделался отцом; он держится той же системы и находит, что она вполне соответствует цели. Он ведет тесную дружбу со своими детьми. Они ждут с нетерпением вечера, так как по вечерам отец бывает дома; в особенности они любят воскресенье, потому что отец тогда целый день с ними.

Пользуясь их полным доверием и любовью, он находит, что для совершенного контроля над ними достаточно одного его одобрения или неодобрения.

Если по возвращении домой отец узнает, что кто-нибудь из мальчиков вел себя нехорошо, он начинает относиться к нему с той холодностью, которую естественным образом вызывает в нем поведение мальчика. И это наказание оказывается самым действенным.

Простое воздержание от обычных ласк является источником горького отчаяния и вызывает такие продолжительные слезы, какие не вызвать никакими колотушками. И страх перед этим чисто моральным наказанием не проходит, говорит он, даже в его отсутствие, так что в течение дня дети постоянно осведомляются у своей мамы, как они себя вели и даст ли она о них хороший отзыв.

Недавно старший сын, проворный пятилетний мальчуган, в один из свойственных здоровым детям припадков чисто животного увлечения наделал массу шалостей в отсутствие матери. Он вырезал у брата клок волос и поранил себя бритвой, которую достал из отцовского туалетного ящика.

Услыхав об этих приключениях по своем возвращении, отец не разговаривал с ним весь вечер и все следующее утро. Помимо испытанного в те минуты огорчения, эффект от этого получился такой, что когда мать через несколько дней собралась куда-то уходить, мальчик стал умолять ее остаться дома. После расспросов оказалось, что он боится опять напроказить в ее отсутствие.

Мы привели эти факты прежде, чем ответить на вопрос, что делать в случае более важных проступков, с целью выяснить прежде всего, какие отношения могут и должны существовать между родителями и детьми, так как от существования этих отношений зависит успешное исправление более важных проступков. Из дальнейших предварительных замечаний следует упомянуть, что существование таких отношений является результатом защищаемой здесь системы.

Мы указали уже раньше, что заставляя ребенка просто только испытывать тяжелые последствия его же собственных дурных поступков, родители избегают антагонизма и не дают повода смотреть на себя как на врагов. Остается только доказать, что где этой системы строго придерживаются с самого начала, там развиваются отношения активной дружбы.

В настоящее время дети большей частью относятся к отцу с матерью как к дружелюбным врагам.

Так как детские впечатления неизбежно определяются характером обращения с ними и так как это обращение колеблется между подкупом и угрозами, между ласками и бранью, между кротостью и наказаниями, то у детей складываются противоречивые мнения относительно характера их родителей.

Мать думает обычно, что достаточно сказать ей своему маленькому сыну, что он лучший друг ее, и убежденная в том, что он должен верить ей, она заключает отсюда, что он ей непременно поверит.

«Все это делается для твоего блага, я лучше тебя знаю, что тебе нужно; ты мал и не понимаешь этого теперь, а когда вырастешь, то будешь благодарить меня за это». Эти и тому подобные уверения повторяются ежедневно. А между тем мальчик ежедневно подвергается прямым наказаниям. Ему ежеминутно запрещают делать то одно, то другое, делать то, что он желал бы сделать.

На словах он слышит, что его счастье ставится конечной целью, а поступки, сопровождающие эти слова, доставляют ему большее или меньшее огорчение. Он не в состоянии понять, что это за будущее, которое готовит ему мать, и каким образом такое обращение приведет его к счастливому будущему. Он судит по тем результатам, которые он испытывает, и находя, что в них нет ничего приятного, начинает скептически относиться к уверениям своей матери в дружбе.

Да и не безрассудно ли ждать иного исхода? Разве ребенок не должен судить по очевидным для него данным? И разве эта очевидность не подтверждает его выводов?

Мать на его месте рассуждала бы точно так же. Если б кто-нибудь из ее знакомых постоянно шел наперекор ее желаниям, делал бы ей строгие выговоры, подвергал бы ее даже иногда настоящим наказаниям, она мало обращала бы внимания на уверения в заботах о ее благополучии, которыми сопровождались бы эти поступки. Почему же она полагает, что мальчик ее должен поступать иначе?

Заметим теперь, насколько иными получились бы результаты, если бы строго придерживались той системы, которую мы рекомендуем, и мать не только не брала на себя роли орудия наказания, но придерживалась бы роли друга, предостерегая мальчика от тех наказаний, которые может наложить на него природа.

Возьмем какой-нибудь случай, а чтобы он мог показать, каким образом такая система должна быть установлена с ранних пор, пусть этот случай будет самым простым.

Положим, ребенок, побуждаемый духом эксперимента (столь заметно выдающимся у детей, так как их приемы инстинктивно совпадают с индуктивным методом исследования), забавлялся бы тем, что жег на свечке бумагу и смотрел бы, как она горит.

Нерассудительная мать, каких много, желая предостеречь его от «беды» или из боязни, чтобы он не обжегся, велит ему перестать, в случае же неповиновения выхватывает у него бумагу.

Но если, на его счастье, мать окажется разумной, то она, зная, что интерес, с каким он следит за горящей бумагой, происходит из здоровой любознательности, и имея настолько сообразительности, чтобы предвидеть результаты вмешательства, – рассудит так:

«Если я запрещу это, я лишу его приобретения некоторого количества знаний. Правда, я спасу ребенка от ожога, но что ж из этого? Он наверно когда-нибудь обожжется, да это и необходимо для его же безопасности в жизни, чтобы он на опыте узнал свойства пламени.

Если я теперь не дам ему рискнуть, он, несомненно, подвергнет себя, быть может, еще большему риску в то время, когда некому будет предупредить его. Между тем, если что-нибудь случится теперь, я тут и могу спасти его от какой-нибудь беды.

Мало того, если я теперь прикажу ему перестать, я отниму у него занятие, само по себе совершенно безвредное и в сущности поучительное и приятное. Он же будет смотреть на меня более или менее враждебно.

Ничего не зная о том страдании, от которого я хочу его избавить, он будет испытывать только терзание от запрещенного желания. Он не может не считать меня причиной этого неприятного чувства.

Желая спасти его от вреда, о котором он не имеет никакого представления и который, следовательно, не существует для него, я наношу ему вред, который он чувствует довольно живо. С его точки зрения я становлюсь орудием зла.

Я лучше сделаю, если просто предупрежу его об опасности и постараюсь не допустить большой беды».

Следуя такому решению, мать говорит ребенку: «Как бы ты себе не повредил этим».

Предположим теперь, что мальчик, упорствуя на своем, что очень вероятно, обожжет себе в конце концов руку. Что же выйдет?