Даю уроки

Но тут Знаменского выручил радио-женский голос, уведомляющий пассажиров, следующих до Красноводска, что самолет идет на посадку и необходимо пристегнуть ремни.

– Пойду к своему шефу, - сказал, поднимаясь, Знаменский.
– Он в первом салоне.

– Сбегаете? Допек я вас?
– Сушков поднялся, протянул руку, морщинками бывалыми применьшив и без того маленькое и прелюбознательнейшее свое личико.
– Простите, молю, но - профессия! А мы еще встретимся! Пароль донер! Нес па?

– Мэй би, мэй би...
– подхватив сумку, Знаменский быстро пошел по проходу. Ну и духота в этом самолете! Взмок весь. И уши заложило. Самолет круто шел на посадку. В окошечках замелькала синева, изумительная синева. Это было Каспийское море. Не поверилось, что там, внизу, тоже злобствует зной. Синева эта его утешила, ободрила.

17

Позади прибрежная скалистая гряда, - в скалы, теснимый морем, и врезался этот город, - позади немыслимое хитросплетение труб громадного нефтеперегонного завода, позади эта чужедальщина для глаз, будто ты где-то вблизи Эр-Риада или Эль-Файюма, и вот уже сидят они в гостиничном ресторане, где никакой чужедальщиной и не пахнет, разве что запах остывшего бараньего жира укоренился тут, а запах этот не из самых приятных. Но на столе перед ними большой графин с мутновато-белым напитком. Это - чал.

– Вот мы и в государстве Чал!
– наливая в пиалушку этот мутноватый, жидко изливающийся напиток, провозгласил Самохин. Он осторожно приблизил к губам пиалушку, испил, страшась, коротко сглотнув, и замер, ожидая мгновенной смерти или мгновенного исцеления. Но не случилось ни того, ни другого.

– Пейте, пейте, я раздобыл для вас изумительный чал, наисвежайший, от самой красивой верблюдицы! Мне позвонили из Ашхабада и дали указание. Во-первых, показать вам все перспективные курортные места, во-вторых, обеспечить любым транспортом, включая вертолетный, в-третьих, наладить снабжение чалом. Я решил, что "в-третьих" важнее, чем "во-первых" и "во-вторых", ибо через желудок проходят все караванные тропы. Пейте, пейте, наш уважаемый Александр Григорьевич! Смелей, это не девушка! Чал не обманывает!

Кудрявый, весело кругоголовый человек, не шибко молодой, но молодоглазый и улыбчивый, все эти слова произносил с напором, раскатывая в них "р" и сглатывая "л", отчего слова как бы выпархивали из его сочных, смугловато-красных жизнелюбивых губ. Он их встретил в аэропорту, этот человек, торжественно представившийся заведующим всей культурой города порта Красноводск. Он их и сопроводил в лучшую гостиницу города, - а была ли тут другая?
– разместил в лучших номерах, в люксах, разумеется, явно проявив душевную тонкость, ибо и шефу и его помощнику он добыл одинаковые номера. Но тут сыграла роль мгновенная симпатия, которую взаимно ощутили друг к другу и он, и Знаменский, совпали их улыбки и отворились их души. Самохин же был сановен, мало доступен, изнутри надут. Роль играл. Нравилось ему быть начальником. Но чал смягчил его. Все-таки врачеваться же сюда прибыл, а врачуясь, мягчают.

– Почему, дорогой Меред, вы особенно подчеркнули, что чал от красивой верблюдицы?
– спросил Самохин, еще разок коротко сглотнув.
– Разве это имеет значение?
– Он поставил пиалу, начал вслушиваться в себя, замерев, полузакрыв глаза.

– Громадное! Наигромаднейшее, уважаемый Александр Григорьевич!
– Меред не позволил себе улыбнуться, только на Знаменского скосил лукавые глаза, приятельски чуть-чуть ему подмигнув.
– Красивое только и лечит! Возьмем, к примеру, ту же девушку... Какая разница, в конце концов, какое у нее лицо? Если вдуматься! Но мы тянемся к красоте, ибо это главный закон гармонии. А гармония, не мне вам объяснять, уважаемые москвичи, главный закон жизни. Я правильно говорю?

– Вы где учились, Меред?
– смеясь, спросил Знаменский.
– Не на философском ли факультете?

– Выше, выше поднимайте, дорогой Ростислав.

– Может, в академии общественных наук?
– спросил Самохин.
– У нас? В Москве?

– Выше, выше поднимайте, уважаемый Александр Григорьевич!

– В инспектуре ЦК?
– спросил Самохин, повнимательнее глянув на Мереда.

– Это, конечно, совсем высоко!
– Меред почтительно свел ладони.
– Но я еще выше учился.

– Ну, брат!
– радуясь этому веселому малому, наиграл изумление Знаменский.
– Разве есть что выше?

– Есть, дорогой!
– Меред выждал, округлил глаза, таинственно понизил голос.
– Я у жены учился. И учусь. А она у меня секретарь обкома.
– Он развел руки, уронил голову.
– Вы знаете, что это за наука - каждый день, каждый день, каждый день? И ночью тоже! Нет, это вам не академия общественных наук! Что академия?! А вообще-то я окончил семилетку и курсы киномехаников.

– Так, так, очень забавно излагаете, - сказал Самохин и позволил себе улыбнуться, тем более что чал, который он потягивал, кажется, начинал завоевывать его доверие.
– А теперь определим нашу программу. Я бы хотел прежде всего встретиться с руководством.

– Прежде всего мы встретимся с шурпой, - сказал Меред и молитвенно повел носом.
– Слышите благоухание? Несут! Шурпа - это суп, где встретились барашек и козленок. Какой там суп! Это - блаженство! На три пальца огненного жира! Под шурпу можно выпить бутылку водки и никто не заметит, что ты пьян!

– Три пальца жира?!
– ужаснулся Самохин.

– А для начала икорка паюсная, рыбка горячего и холодного копчения... Все наше, все дарит нам Седой Каспий! Прошу!

Две официантки с двух подносов сгружали на стол пленительнейшую еду, эти дары Седого Каспия, разом смешавшие свои царственные запахи. Официантки действовали быстро, споро, отмелькали их полные руки, и женщины удалились, отмелькав внушительными бедрами, а на столе, на скучной только что скатерти возникла скатерть-самобранка с яствами.

– Прошу! Скромный завтрак...
– Меред даже голову свою круглую и кудрявую вобрал в плечи, таким скромным считал он свое угощение.
– На скорую, как в России говорят, руку... Вам что налить, Александр Григорьевич, "кубанскую", "столичную"?

– Но я страшусь жира! Какая там водка?!
– Бедный Самохин утратил всю свою сановность.
– Мне бы творожку немного...

"Смертельно больной старик..." - вспомнились Знаменскому слова Ашира. И вспомнилась расплавленная площадь перед аэровокзалом, на которой померещился Ашир Атаев. Померещился, не явился. А они вот здесь, слуги его затеи. И чал на столе. Но еще и эта еда замечательная, которая старику страшнее яда.

– Чал все снимет, - сказал Меред.
– А страшиться надо только змеиного укуса и предательства друга.

– Из лекций жены?
– спросил Знаменский.

– Н-е-е-т! Это народное. Жена меня учит марксизму-ленинизму.

– Да?!
– оживился Самохин.
– А! Икорки я все же отведаю! Но копченостей - ни за что! И не упрашивайте! Это главные мои враги!

– Главные наши враги - сомнение в своих силах и робость при исполнении желаний!
– провозгласил Меред.
– Так выпьем же, друзья, чтобы эти враги никогда не мешали нам в ответственный момент!