De Aenigmate / О Тайне
Шрифт:
Англичане и немцы в 1913 г. почти сравнялись по потреблению энергии: 195 млн метрических т угольного эквивалента у первых, 187 млн — у вторых (США — 541 млн т; Франция — 62,5 млн; Россия — 54 млн; Австро-Венгрия — 49,4 млн т). Накануне войны Германия превосходила Великобританию в доле в мировом промышленном производстве: 14,8 % против 13,6 % (у США — 32 %, у России — 8,2 %, у Франции — 6,1 % [523] .
Экономический потенциал определил и военные расходы держав в начале XX в. Цифры и особенно динамика настолько интересны, что имеет смысл привести их в таблице (данные с устранением опечаток приведены по табл. II–IV из работы А.Дж. П. Тэйлора «Борьба за господство в Европе 1848–1914», М.: Изд-во иностр. лит., 1958, с.39; цифры даны в млн ф. ст.; первая, большая по размерам цифра — общие военные расходы; из двух меньших
523
Цифры приведены по таблицам из работы: Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. L.: Harper Collins, 1988.
Из таблицы видно, что немцы, постоянно наращивая темп, выигрывали в гонке вооружений у англичан. С 1910 по 1914 г. они (и австро-венгры), почти удвоили расходы, и если в 1910 г. немцы отставали от Великобритании на 4 млн (64 против 68), то в 1914 г. опережали ее на 34 млн со 110,8 млн! Британская империя — гегемон XIX в. — плохо вписывалась в век XX, и британцы сами признавали это: «Правда заключается в том, — писал в 1903 г. премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, — что мы не можем обеспечить боевую (fighting) империю… мирная империя старого типа — вот этому мы вполне соответствуем».
А вот Второй рейх не просто хорошо вписывался в XX в., но творил его, определял условия для вхождения в этот век других, легко превращая экономическую мощь в военную и превращаясь в «боевую империю». Всего один пример: к началу войны немцы имели 9388 орудий (из них тяжёлые — 3260, знаменитые 120 мм гаубицы Круппа). Для сравнения: Россия — 7088 (из них тяжёлые — 240); Австро-Венгрия — 4088 (из них тяжёлые — 1000); Франция — 4300 (из них тяжёлые — 200). Немецкая промышленность производила 250 тыс. снарядов в день, англичане –10 тыс. снарядов в месяц. Поэтому, например, в боях на линии Дунаец-Горлице немцы всего за четыре часа выпустили по русской третьей армии 700 тыс. снарядов (за всю франко-прусскую войну они выпустили 817 тыс. снарядов). Значение тяжёлой артиллерии выявилось уже в самом начале войны: 60–70 % потерь кампании 1914 г. — её работа. Первая мировая была войной тяжёлых артиллерий или даже, уточняет Террейн, войной бризантных снарядов.
В качестве последней по счёту иллюстрации: во время войны англичане через посредников закупили у Германии 32 тыс. биноклей — лучших в мире.
Второе место по военным расходам в 1914 г. занимала Россия. В 1910 г. она отставала от Германии всего лишь на 1,2 млн ф. ст., но в 1914 г. разрыв стал огромным. Правда, Россия, чтобы держаться на уровне, вынуждена была тратить на военные нужды большую часть национального дохода — 6,3 % в 1914 г. Таков удел всех экономически отстающих (ср. СССР против США в 1970-1980-е гг.); Австро-Венгрии приходилось тратить 6,1 %, тогда как Франции — 4,8 %, Германии — 4,6 %, а Англии — 3,4 %.
Во время войны долю военных расходов пришлось ещё больше увеличить, и если экономика практически всех крупных стран это позволяла, то социально-политический каркас мог выдержать это далеко не во всех странах. Тотальная (в том числе и экономическая) война стала серьёзным испытанием для всех, и чем архаичнее социальная и политическая структура, тем серьёзнее. Иногда — смертельно серьёзнее. Именно Первая мировая война сломила историческое «сопротивление старых порядков» (А. Майер), довершив то, что начала Великая французская революция в 1789 г., и закрыв таким образом в 1914 г. «длинный XIX век».
Таблица очень хорошо показывает контраст между морскими и сухопутными расходами Великобритании и Германии, их военные приоритеты. Не случайно ещё в 1904 г. британские военные говорили: военный конфликт между Берлином и Лондоном — это нечто вроде схватки слона с китом, в котором каждому из противников будет очень трудно проявить свою сильную сторону.
Решая эту проблему в реальности уже идущей войны, Германии и Великобритании пришлось взаимоуподобляться: в какой-то степени слон попытался стать китом, а кит — континентальным слоном. История показывает, что, как правило, такие попытки ни к чему хорошему не приводят, а часто бывают просто контрпродуктивны — немцы так и не смогли составить конкуренцию англичанам на море, а успехи их подводной войны были среди факторов, ускоривших военное вмешательство
США. Попытки Великобритании повести себя в качестве континентальной державы перенапрягли её на несвойственный ей манер и оказались большущим гвоздем для будущего гроба Британской империи.XIII
В первые дни войны в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Петрограде (так стал называться Петербург) царило в целом радостное шапкозакидательское настроение: предполагалось, что война продлится несколько недель и быстро закончится победой. Отсюда — воодушевление, порой — экзальтация. Словом — ощущение праздника. И это действительно был последний, предзакатный праздник европейской цивилизации. М. Джилберт объясняет эту наивную уверенность европейцев тем, что в течение более тридцати лет (между франко-прусской и мировой) Европа не знала войн; без войны выросло два поколения. Точнее так: они знали войны, но колониальные, где превосходящие силы «наших», «белых цивилизаторов» обрушивают на далёкого и слабого врага огонь пулеметов и гигантских морских орудий. Правда, была сильная травма англо-бурской войны, но, во-первых, её испытали только англичане; во-вторых, совместная европейская акция против ихэтуаней («боксеров») в Китае относительно быстро вытеснила неприятные воспоминания. Сухой остаток по М. Джилберту: «природа (новой возможной. — А.Ф.) европейской войны, в отличие от войн колониальных понималась европейцами плохо». Несмотря на то, что в начале XX в. о возможности войны говорилось — и говорилось немало, публика не ощущала, что приближается нечто принципиально новое и страшное.
Не ощущали этого и многие государственные и политические деятели того времени (редкие исключения — Вальтер Ратенау и лорд Китченер, предупреждавшие о длительности надвигающейся войны), многие журналисты и учёные. Наивный Фрейд, узнав об австро-венгерском ультиматуме Сербии, писал, что впервые за 30 лет чувствует себя австрийцем и что история подарила Австрии второй шанс; что тут скажешь — психоаналитик, понимаешь.
История, может, и подарила, а Россия отобрала, вырубив по сути уже в 1914 г. (Галицийская битва 19 августа — 21 сентября, в которой австро-венгры потеряли до 45 % своей военной силы) — по принципу каратэ, с одного удара — двуединую монархию из войны и из истории. По иронии истории схватка между бывшими подданными Австро-Венгрии — австрийскими и чехословацкими экс-пленными — в Челябинске в мае 1918 г. станет той искрой, от которой гражданской войной в России взорвётся социальный динамит, заложенный большевиками, левыми эсерами и другими силами. Своего рода загробный привет одной империи другой. Но это к слову.
Более точным, чем Фрейд, оказался в своей оценке автор любимой работы Сталина «Мозг армии» будущий маршал Б.М. Шапошников: «Путь Австро-Венгрии был предначертан… Он вёл… в нирвану!». Правда, Шапошников писал post factum. Впрочем, проницательным людям это было ясно ещё в середине XIX в.: «У Австрии больше нет смысла существования», — писал Тютчев, отмечая, что после 1849 г. она сохранилась только благодаря русской поддержке. И, добавлю я, сохранялась в течение ещё 69 лет по логике бытия европейской пентархии; с 1870-х гг. к этому добавилась поддержка Германии.
В первые недели войны немцам казалось, что их восторги первых дней оправдываются. К 20 августа немцы оккупировали Бельгию, а к 25 августа в «приграничном сражении» (четыре одновременные операции: Лотарингская, Арденнская, Самбро-Маасская и Монсская) нанесли поражение англо-французам. Казалось, план Шлиффена (начальник немецкого генштаба в 1892–1906 гг.), согласно которому решающее сражение французам планировалось дать на 40-й день, выполняется с блеском и, более того, с опережением графика — сражение дали на 35-й день. Всё сбылось! Кроме одного — победы, потому что «гладко было на бумаге…».
План Шлиффена был составлен одним из крупнейших военных умов Германии. И составлен — в военном плане — грамотно. Более того, с учётом соотношения сил (экономический, военный, демографический потенциал) блицкриговый план Шлиффена, навеянный, по мнению специалистов, опытом Ганнибала под Каннами и Наполеона под Ульмом, был единственным, способный обеспечить победу, избежав войны на два фронта. В «двухфронтовой» войне Германия ни в 1914 г., ни в 1941 г. шансов на победу не имела.
Откуда 40 дней Шлиффена, отводимые им на победу над Францией? Из расчёта, что России понадобится 40 дней на полную мобилизацию, после чего она сможет наступать. Тут-то и должен был пронзить её тевтонский меч, уже сразивший Францию.