Де ля нуи №2

Все дни Дарья Петровна хлопотала по дому Степана, а когда Славочке нужно было идти к Анне, вопреки ее наказу, доводила сына до дома целительницы, юркала в калитку, обходила дом сзади и заглядывала в окно, как тогда в музыкальной школе. Кроме кремовых занавесок с разводами и помпезной хрустальной люстры ничего увидеть она не могла, но напряженно вслушивалась в надежде понять, как идет лечение.

На последний, пятый сеанс Анна пригласила Славочку к половине пятого вечера, концу приема и концу рабочей недели. Так же водила кинжалом, шептала, срыгивала. Славочка сидел на стуле и все пять дней не чувствовал вообще ничего. Просто отстраненно наблюдал, как эта тяжелая женщина вертится вокруг него, иногда опускаясь на колени, тяжело вставая, мучительно рыгая и периодически убегая в уборную за занавеской, чтобы сплюнуть отрыжку. Но в какой- то момент, когда Анна над его головой совершала кинжалом круговые движения, он отключился, впал в транс и очнулся только от того, что окно резко открылось, холодный ветер полоснул ему по лицу, а Анна закричала: «КТОООО?»

– МАМА, – выдохнул Славочка.

Анна вдохнула кубометр воздуха, что-то забормотала и снова завопила «КТОООО?»

– АСЬКА, – слово вылетело изо рта Славочки чужим голосом, он не вполне осознавал, что именно его речевой аппарат вытолкнул это имя.

Анна отрезала это еще теплое слово от Славочкиных губ, шире раскрыла окно, выпустила теплый комнатный воздух в ледяное предзимнее небо, и резко закрыла ставни. Потом задергалась в конвульсиях, побежала к унитазу за занавеской и долго сотрясала воздух мучительной рвотой.

– Ну, хватит, – в комнату вбежала взволнованная, заплаканная Зинаида, – хватит, Аня, я больше не могу это слышать. Приняла на руки выпавшую из-за занавески целительницу и подвинула к ней кресло.

– Ну, все, Зин, иди, иди, накрывай ужинать. И позови эту, мать его, она под окном вон торчит, – сказала она и обернулась к Славочке:

– Пройдут твои суставы, сынок, все пройдет. А если без любви не сможешь женской, так приезжай сюда, все верну. Только один приезжай, без матери.

Окоченевшая Дарья Петровна зашла в теплую комнату.

– Зинаида назначит вам травы, пусть пьет три месяца, – Анна переменилась в интонации, говорила отрывисто, строго, потом кивнула Славочке, – выйди!

– Оставьте его, мама, – в голосе Анны звенело железо.

– Как оставьте? – Дарья Петровна оторопела, – вы в своем уме, он же сын мой! Кому, куда, где я его оставлю? Да он кровиночка моя, жизнь моя, – она залилась слезами.

– У вас муж есть, дочь есть, вот ими и займитесь, – женщины встретилась глазами. Анна смотрела внутрь зрачков Дарьи Петровны. Но та выдержала взгляд, и как боксер на ринге пошла в атаку. Сжала зубы, налилась кровью:

– Никогда не оставлю. И никому не отдам.

– Да и черт с вами, езжайте домой. Лечение окончено.

Анна ела оливье, Зинаида суетилась, подкладывала ей на тарелку то огурчики, то маленькие бутерброды с сыром, то поджаренные тефтельки. Налила обеим по рюмочке, села рядом. Обе выдохнули, выпили залпом.

– Ну что? Девчонку отрезала? – спросила Зинаида.

– Девчонку.

– А надо было мать.

– Да я б не выжила, если б мать отрезала. Видала, сколько силищи в этой стерве?

– Задавит она парня.

– Задавит, – Анна кивнула с набитым ртом, – судьба у него красивая, его еще нам с тобой по телевизору покажут.

Сестры засмеялись, прожевывая тефтельки.

– Зато девочку спасла. Налей-ка мне еще водочки. Мамаша эта ее б со свету сжила, по любому, – Анна наколола на вилку огурчик, уставилась на него и загрустила, – детей только у него не будет. Род заканчивается. А жаль. Красивый пацан. Породистый.

Дарья Петровна возвращалась с сыном к Степану по дороге вдоль поля. Марсианский закат отражался в лужах и стеклах домов с другой стороны.

– Мам, красиво здесь, да? – первый раз за несколько месяцев очнулся Славочка, и по-детски шлепнул ногой по луже, разбрызгивая закат по сторонам, – так есть хочется. Мам, а ты утром вареники делала, да? В сенях пахло. С вишней, мам?

Дарья Петровна остановилась, взглянула сыну в исхудавшее лицо. В глазах ее стояли слезы. За долгие мучительные полгода он ни разу не попросил есть. В кожаном ремне каждую неделю нужно было делать новую дырку, ближе к центру, чтобы брюки хоть как-то держались на тощих бедрах. Куртка висела на нем, как на пугале, сделанном из старой швабры.

Она взяла его лицо в свои руки и, всхлипывая, стала покрывать поцелуями.

– Родной мой, кровиночка моя, тебе правда легче? И супчик дома есть, и вареники, и пирог я испеку, все для тебя, мое золотце, сердечко мое, сладость моя…

– Мам, ну не плачь, пошли домой, быка бы сейчас съел.

Из дома навстречу Славочке выскочила всегда веселая Катюша. Он раскрыл руки ей навстречу, она запрыгнула ему на шею, обвивая руками и ногами.

– А дядя Степа меня снова на лошадке катал!

Он кружил ее, как пушинку, теплый, любимый, нежный комочек, вечный кусочек радости. Он не представлял жизни без нее, перегрыз бы горло любому, кто решился обидеть сестру.

– Братан, да тебе полегчало! Все-таки Анка наша – мощь! Не зря к ней люди со всего мира прутся, – Степан был красный, оживленный, широкий душой: сегодня они сидели не в сенях, а за большим столом в комнате. С самоваром, с бутылью самогона, с блестящими, перемытыми Дарьей Петровной рюмками. Славочка ел, как тигр, срывая зубами мясо с куриной кости, запихивая в рот одновременно все, что лежало на столе. Дарья Петровна лоснилась от пота и рюмочки самогонки, улыбалась, открывая зубы, и даже хохотала над сальными Степновыми шутками. Катюша сидела на коленях Степана, а он, обняв ее одной рукой, другой широко описывал круги, оживляя сцены из своей героической жизни и попутно сшибая со стола то тарелку с закуской, то рюмку, то уже полупустую бутыль.

Когда дети легли спать, они вдвоем остались за столом, и Степан вдруг сник:

– Дашунь, дык вы завтра уезжаете штоли?

– Уезжаем, Стёп, уж и Катька первый свой класс пропускает, и Славочке, даст бог, придется в училище восстанавливаться. И болонка у нас там, надеюсь, не померла. Да и муж… , – она осеклась.

– Оставайся, Даш. Разве ж плохо тебе со мной было? Ты – вот прям моя баба, Дашунь, тебе налей рюмочку- и ты на все готова, а хозяйка какая… Катюшу б здесь в школу отдали, а Славку б твоего в Ставрополь отправили…ну там на скрипке… или на чем он там лабает?

– Лабает? В Ставрополь? Да ты в своем уме, Степан? Где ты, а где мой Славочка! Его Москва ждет, весь мир его ждет! – она бросила стальной взгляд, от которого Степан мгновенно отрезвел и почувствовал себя нищим актером, сыгравшим за рубль свою ролюшку, и выброшенным на улицу пинком под зад.

Дарья Петровна вымыла посуду и ушла спать в сени к детям. Степан остался один, допил бутыль и уснул, уткнувшись в миску с остывшими варениками.

Глава 4