De Profundis
Шрифт:
– Я могу отказаться?
– Э-э… Да, конечно. Можете.
– И что тогда ее ждет?
– Сиротский приют. Но это очень хорошее заведение, очень дорогое. Мсье Пэриш принял все необходимые меры на случай, если вы… окажетесь не в состоянии взять на себя заботу о малышке.
Роксанна чуть было не сказала, мол, ладно, приют так приют, это будет гораздо лучше для девочки. Как она будет жить с Роксанной, с ее ванной в грибке, валяющимися повсюду лекарствами и наркотиками, с ее дерьмовым характером и мерзкой привычкой дымить как паровоз? Да она не умеет даже сварить яйцо, спеть колыбельную, тем более заштопать носки… И если ей не нужен был ребенок раньше, с какой стати Александр решил, что она захочет его теперь? Он, должно быть, спятил, прежде чем подцепить Эболу, если вздумал передать дочь Роксанне. Он хоть знал, как она живет? Законнику не платят за такого рода сведения? Платят.
Она спросила о деньгах. Нет, кругленького состояния, как она говорит, не предвидится. Александр был разорен. У него осталось немного, на то, чтобы лечиться и достойно умереть, но это было практически все. Его дом в Фор-Жако будет описан за долги после его смерти. А сумма, предназначенная приюту? Пропадет, если ребенок в него не поступит. Сиротские дома не могли удовлетворить все запросы с начала эпидемии, им не хватало средств. В подписанном Александром контракте было ясно сказано, что внесенные деньги в случае отказа не возвращаются. Какой дурак этот Алекс, подумала Роксанна. Не мог разыскать ее, пока не спустил оставшиеся бабки?.. На что ей теперь растить эту девчонку, наверняка капризную, привыкшую к роскоши и богатству?
– Мне нужен ответ, мадам Дюфрей…
Роксанна глубоко вдохнула, приготовившись отказаться. Но слова слетели с губ сами собой.
– Я возьму ее, – сказала она.
И поймала себя на том, что произнесла это, словно поднимая на аукционе цену на римский бюст.
– Очень хорошо, я одобряю ваше решение, – ответил адвокат, тоже заговорив голосом оценщика. – Я думаю, что эта новость скрасит последние дни мсье Пэриша, – зачем-то добавил он, словно предвещая фурор, который произведет приобретенная вещица в гостиной Роксанны.
Они условились, что Джон Гранье сообщит Роксанне о смерти Александра, и девочку передадут матери сразу после похорон. На вопрос, придет ли она на кремацию, Роксанна ответила утвердительно, о чем сразу же пожалела.
С этого дня Роксанна с крайней тревогой ждала смерти Александра. Каждый раз, когда звонил ее мобильный, сердце чуть не выскакивало из груди. Бессонница мучила ее сильнее, чем когда-либо, случались приступы пароксистической спазмофилии, каких не было уже много лет. Она поняла, до какой степени ее прежняя жизнь была чередой аморфных дней, проходящих в праздном и скучном оцепенении, и как она теперь жалела об этой жизни. Она поделилась своей мукой с Мехди, и мальчик попытался ее успокоить, сказав, что растить ребенка – дело нехитрое, что его мать одна вырастила девятерых и что он, Мехди, всегда готов помочь с кормежкой, прогулками и играми. В этом он считал себя спецом, мол, «помогал же мамаше с четырьмя младшими». Но Роксанна продолжала изводить себя, не в меру много курила и пила.
И день, которого она так страшилась, настал. Александр отдал богу душу в частной клинике на юге города, у которой был свой маленький крематорий. Времени с умершими от Эболы не теряли, и похороны были назначены в тот же вечер. Роксанна надела единственное оставшееся у нее платье, красное коктейльное платье, подарок Александра, чуть потертое в швах и широковатое в плечах теперь, когда Роксанна похудела. Цвет и глубокий вырез не очень подходили к случаю, но не идти же в старых рваных джинсах, и потом, Роксанна знала, что придется надеть поверх платья обязательный белый комбинезон. Она обогнула больничные корпуса. Богато одетые мужчины и женщины молча курили или беседовали вполголоса с серьезными лицами. На нее бросали неодобрительные взгляды; красное платье в этом скорбном месте было дурным тоном. Подумать только, что всего каких-то два года назад эта больница славилась своими достижениями в области пластической хирургии и пересадки органов. Перед Эболой все были равны. Новая кожа, подтянутый живот, синтетическое сердце или печень не давали вам никаких привилегий перед лицом болезни. Ей не было никакого дела, будь даже у вас новенькое тридцатилетнее тело на седьмом десятке. Роксанна готова была поручиться, что многие умирающие с радостью обменяли бы свою искусственную плоть на несколько лет, несколько месяцев, несколько дней жизни в старых, дряхлых телах.
В зале, где собирались близкие покойного, было всего три человека: мужчина лет сорока в отлично сшитом костюме, женщина азиатской наружности, толстая и безвкусно одетая, и маленькая
девочка. Белокурая, очень кудрявая, она стояла к Роксанне спиной. Мужчина разговаривал с ней; оба смотрели в окно, на деревья в маленьком парке. Роксанна застыла на пороге зала. Мужчина обернулся и увидел ее. Он что-то сказал девочке, и та тоже повернулась. Они подошли к Роксанне. Мужчина протянул ей крепкую ладонь и представился: Джон Гранье. Стелла тоже протянула свою маленькую ладошку; Роксанна взяла ее в руку с опаской, будто это была змея. Она не нашла, что ей сказать, кроме «Здравствуй».Стелла на приветствие не ответила. Она устремила на Роксанну очень светлый и острый взгляд, ничего определенного не выражавший. Этот взгляд пронзал, словно ледяной северный ветер, однако в нем не читалось злобы или даже суровости. Он был просто холоден и нейтрален, и эта-то нейтральность вызывала у того, на кого смотрели эти глаза, чувство, что он во власти природной стихии, лишенной намерений, эмоций, воли. Ветер не хочет вам зла: он ветер, вот и дует. Роксанна выпустила ручку Стеллы и бросила озадаченный взгляд на Джона. Тот отвел ее в сторону.
– Стелла почти не разговаривает.
– Почти не… Как это – почти не разговаривает? – переспросила Роксанна скорее досадливо, чем огорченно.
– Говорит, только когда это совершенно необходимо. Она была нема первые пять лет жизни, так сказал мне мсье Пэриш. Ее даже считали умственно отсталой, но все оказалось в норме. В пять лет она произнесла первое слово, сама.
– Какое же?
– Понятия не имею. Поймите меня правильно, я совсем не знаю Стеллу. Я пересказываю вам то, что говорил мне ее отец. Но он оставил вам письмо, и в нем, я уверен, вы найдете все сведения, которые могут быть вам полезны.
Гранье снова говорил, как оценщик на аукционе, рекламирующий свой каталог. Она ли, подумалось Роксанне, установила между ними этот тон во время их первого телефонного разговора, или такова была у Гранье манера изъясняться, что он заговорил о Стелле на аукционном жаргоне, кстати, хорошо ей знакомом. Гранье был не лишен привлекательности: высокий и стройный, с ироничным выражением лица, которое нравилось Роксанне, и казалось, что ему было приятно слышать ее по телефону, а теперь и видеть: ее не могла обмануть его манера скользить по ней взглядом с деланым безразличием.
– Идемте, наденем обязательные комбинезоны, – прошептал он, наклонившись к самому ее уху. – Церемония вот-вот начнется.
Они оделись и вышли в просторный девственно-белый зал, где прощались с покойным. Роксанна уже привыкла к таким экспресс-похоронам: во избежание заражения надо было отправить тело в печь как можно скорее. В таких условиях было практически невозможным присутствие родственников, живших далеко. Впрочем, у Александра было мало родни в пору его женитьбы на Роксанне. Теперь, должно быть, осталось еще меньше.
В зале их было шестеро, и началось мини-шоу, смахивавшее на короткую версию «Космической одиссеи 2001». Можно было представить, что гроб, упакованный в черный с блеском герметичный футляр, играл роль таинственного монолита, к которому обращены все взгляды, все безмолвные вопросы и который один в конечном счете узнает ответ на загадку истории.
Служащий похоронного бюро сказал несколько слов, ужасающих в своей банальности; среди них были «страдания, перенесенные с беспримерным мужеством», «наконец обретенный покой», «последний путь в неведомое» и прочие клише того же рода. Голос, доносившийся из-под шлема, снабженного микрофоном, звучал совсем как у космонавтов в кино, свистящий и прерываемый потрескиванием помех. Потом в тишине зазвучала музыка. «Мизерере» Аллегри. И в то время как хор юных голосов выводил мифические ноты, появилась голограмма – изображение Александра в натуральную величину. Он походил на того мужчину, которого Роксанна знала десять лет назад: авантажный сороковник, тело спортсмена, лицо с правильными чертами, красивое чуть суровой красотой. Не вмешайся Эбола, Александр, вероятно, таким бы и оставался всю жизнь. С некоторых пор богатые люди больше не старели или совсем чуть-чуть, и медицина обещала им в самом скором времени бессмертие. Изображение Александра улыбалось, как будто он улетал на Сейшелы. Проблема с этими проекциями была в том, что им еще не придумали занятия; Александр стоял, опустив руки, как бы не зная, что делать. Наконец он повернулся и, съежившись, исчез с шипением перегретого тостера. Роксанна посмотрела на фигурку Стеллы, неподвижную в белом комбинезоне. Невозможно было разглядеть, в каком состоянии ребенок. Роксанне был ненавистен этот момент, но в то же время ей хотелось, чтобы церемония никогда не кончалась. Она умирала от страха, так пугала ее перспектива остаться наедине с «северным ветром».