Де Рибас

Тосканского мартовского курьера в Вене не оказалось.

– Вы не знаете его? – спросил Рибас.

– Конечно знаю, – отвечал Гаер. – Это капитан Скрепи. Он арестован.

– Что же с ним случилось? – испугался за неведомого капитана Рибас.

– О, это темное дело.

– Ну, бог с ним. Видно, граф Конфорти мне так и не написал.

На следующий день Рибас уехал в Триест, а через две недели его багаж осматривали у городских ворот Флоренции, а точнее, не осматривали вовсе – он заплатил привратникам, чтобы не ехать в таможню. При этом командир поста не просто принял взятку, но и поторговался о ее размерах. Итальянцы не изменились – дукаты здесь по-прежнему брали верх над законами.

В гостинице «Цветы Флоренции» он снял комнаты. Русских постояльцев здесь не было. В первом этаже жили англичане – сетры Патридж и Генриетта Кобле и их брат Том. Рибас отправился на почту, где выяснил, что из русских во Флоренции получают письма князь Волконский, его секретарь и некто Квитко. Волконский принял Рибаса в саду, где у беседки стояла единственная мраморная скульптура Пана. Петербургские новости вызвали приязнь князя и он сказал:

– Я представлю вас к двору через первого министра. Но не поступайте так, как князь Вяземский.

– Объясните мне ваш совет.

– С прискорбным удовольствием, – отвечал князь. – Вяземский явился к первому министру, представьте, в круглой шляпе и английском наряде, что само по себе неприлично. Уговорил, чтобы его принял эрцгерцорг Франц, сын Леопольда… Пришло назначенное время, а Вяземского нет как нет! Послали за ним в гостиницу. И узнали, что он укатил в Ливорно с женщиной, которую разыскивает полиция, потому что она сбежала от мужа, прихватив все бриллианты.

«Неисповедимы пути господни!» – мог воскликнуть Рибас, завидев в саду Волконского Николая Мордвинова, который десять лет назад был «сам себе адьютант», а теперь, судя по всему, капитан флота.

– Какими вы ветрами во Флоренции? – спросил Рибас. Мордвинов замешкался с ответом, смутился.

– В паруса капитана дует амур, – сказал Волконский. Рибас узнал, что в эскадре вице-адмирала Чичагова, прибывшей из Крондштата в Ливорно, Николай Мордвинов командует кораблем «Царь Константин», что он представлен к званию капитана первого ранга. Когда же Мордвинов услыхал, что Рибас остановился в гостинице «Цветы Флоренции», все выяснилось окончательно, ибо лицо офицера зарделось румянцем и он поспешно спросил:

– Вы познакомились с англичанками, сестрами Кобле?

– Не успел, – отвечал Рибас.

– И не пытайтесь, – сказал, смеясь, Волконский. – Патридж замужем, а Генриетта – предмет страсти капитана.

– Оставьте, оставьте, – замахал руками капитан.

– Но ведь вы только из счастья видеть ее приехали во Флоренцию.

– И не жалею, – вдруг твердо сказал Мордвинов. – К чему скрывать, эта женщина свела меня с ума. Вчера я был в галерее Пиити. О, Генриетта – это вылитая мадонна Сассаферато, богиня, несравненная женщина.

Офицер был влюблен, высокопарен и даже надменно смотрел на собеседников, не приобщенных к его восторгам.

– Женитесь, – сказал Рибас.

– Он приехал тайно, – сказал Волконский. – И только издали наблюдает за своей мадонной.

– Уж если вы избегаете ее, – Рибас развел руками, – но следуете за ней, значит, скоро сделаете ей предложение.

– Никогда! – горячился капитан.

– Сделать предложение мадонне – это кощунство, – подчеркнуто серьезно говорил князь.

От Волконского Рибас отправился в старую часть города, где была городская тюрьма. Начальник ее, капитан, отличался легкой хромотой и большой словоохотливостью.

– У вас содержится бывший герцогский курьер Скрепи? – спросил Рибас.

– Кто у нас только не содержится, – начал капитан и стал перечислять арестованных, давал им характеристики и попутно выносил собственные приговоры.

– Я должен Скрепи триста дукатов и хотел бы с ним переговорить об этом, – сказал Рибас. Хромоногий начальник расхаживал по каменному полу и перечислял цены: сколько надо уплатить за свидание с тем или иным заключенным.

– Но я не имею желания видеться со всеми вашими подопечными. Сколько стоит Скрепи?

– Десять процентов от вашего долга ему.

Рибас вручил тюремщику тридцать золотых, и ему назначили свидание на завтра в десять. Он снова отправился на городскую почту, без труда узнал, где живет жена Скрепи и поспешил к ней. Паола Скрепи, обитательница убогих меблированных комнат прихода Святого Луки, всплеснула руками:

– Наконец, хоть кто-то заинтересовался судьбой моего мужа! Я, сеньор, ждала этого часа, потому что мой муж ни в чем не виновен.

– Но в чем его обвиняют?

– О, когда человек при такой должности, им интересуются все. И Рим, и французы, и англичане. У моего мужа доброе сердце, и он не мог никому отказать.

– Он не мог отказать, когда кто-то изъявлял желание заглянуть в переписку герцога Леопольда? – догадался Рибас.

– Да. Но все эти господа так мало платили! – воскликнула жена мошенника.

– Когда его арестовали?

– В апреле.

– Прекрасно, – сказал Рибас, ибо его расчеты подтверждались.

– Что же в этом прекрасного, если он не успел передать мне ни гроша, и я с детьми нищенствую.

– Я должен вашему мужу некоторую сумму. Завтра я увижусь с ним.

– Как?! Вы знаете, где он? – изумилась Паола.

– В тюрьме. Разве вы не навещаете его?

– Но он еще в конце апреля бежал оттуда!

Настала очередь изумляться визитеру. Но времени для этого было в обрез: начальник тюрьмы, получив взятку, наверняка отправился с докладом во дворец.

– Писал ли вам муж? – спросил Рибас.

– Неделю назад я получила письмо из Неаполя. Но без адреса.

– Я как раз еду в Неаполь.

– О, я соберусь мигом. Дети у сестры.

Рибас вспомнил о предполагаемом визите к тосканскому двору и усмехнулся: как и князь Вяземский он бежит из Флоренции с женщиной. Оставив экипаж на соседней с гостиницей улице, он осторожно подошел к «Цветам Флоренции». Кажется, все спокойно. Подняться во второй этаж и захватить оставленные вещи – дело минуты. Но когда он спускался по лестнице к выходу, услыхал голос хозяйки:

– Сеньор Лучано как раз у себя.

– Проводите нас, – потребовал властный голос.