Дед Матвей (сборник)

Мать очень плакала, а отец поучал, как из дому удирать в путешествие...

Фантазия, помнится, зародилась у меня в голове, а отец выбивал ее совсем из другого места. Вожжами...

Панько и Омелько тоже садились на скамейку потихоньку, осторожненько и при этом морщились-морщились.

Через неделю наведался из хутора Сашко Кендюх.

– - Ну как?
– - спросили мы его.

– - Два кнута на мне отец изломал! Очень сердился!
– - рассказал Сашко.

– - А бабушкины деньги? Шесть рублей?

Панько отдал деньги Сашку, еще когда мы в Ясеновом сидели.

– - Подбросил бабушке там, где она кошелек прячет. Бабушка думает, что она вытряхнула его, когда в субботу деньги на свечку брала...

Так закончилось наше путешествие в Африку за львами и в Америку, где мы собирались посмотреть, как сдирают индейцы скальпы с бледнолицых.

Давным-давно это было...

Было это чуть ли не в то лето, когда короновался на царство последний российский император и когда староста гонял всех в церковь, чтобы вымаливали "многая лета" царю.

Не очень горячо, видать, молились тогда за царя и императора, ибо лета ему вышли не такие уж долгие, а главное -- последние для него и для всей его династии.

1926 ______________________________________________________________________

Дед Матвей

Во-о-он там, у пшеничных копен, дед Матвей гусей пасет...

– - Здоровы были, дед Матвей!

– - Здравствуйте!

– - Как живете?

– - Ничего себе!

Только дед Матвей "ничего себе" не скажет, а говорит дед Матвей о том, как живет он, по-своему...

Очень уж "круто" говорит дед Матвей... Вообще дед Матвей говорит чрезвычайно "кудряво", и после каждого выражения, после любого слова дед Матвей "загибает" и "загибает" так, как никто вокруг "загнуть" не способен...

Великий дед в этом деле архитектор: у него столько этажей, с такими карнизами, с такими узорами, что не разговор у деда Матвея, а кружево, "богом", "душой", "Христом-богом" и "матерью" вышитое...

Еще с детства как начал панов честить, так до сих пор...

Пусть и панов давно нет, но не отвыкать же деду Матвею в 73 года!..

– - Вот как вышвырнул меня батько под плетень еще вот таким, я встал да как пошел, как пошел!.. А было мне тогда... Был, как говорят, не подросток, не парубок... И такого я на своем веку насмотрелся и наслушался... И ничего, не свалили. Живой. И жить буду еще, так как наша теперь взяла... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дедова теперь взяла...

Стоит дед Матвей среди поля, а справа у него Псел, а перед ним луг... И луг, и поле, и Псел, и все вокруг теперь "наша взяла".

Стоит дед Матвей, на дрючок опирается... Невысокий дед Матвей, в белой жилетке, в белых полотняных штанах, в черном картузе, на брови надвинутом, и смотрит дед Матвей на все четыре стороны своими уже незоркими глазами... И ноги у деда Матвея уже немножко колесом, и хлопают деда Матвея по икрам короткие голенища. Дед Матвей в сапогах, так как:

– - Э! Колется! Стерня колется!

А сколько эти подслеповатые дедовы глаза поперевидели за 73 года, сколько эти дедовы немножко колесом ноги повыходили, сколько эти дедовы потрескавшиеся руки перетаскали, а сколько эта спина у деда Матвея повынесла!..

Может быть, поэтому очи его теперь слезой омываются, так как:

– - Не вижу уже теперь, трясця его матери, как когда-то видел! Левое слезой берется и закисает!.. Говорят, розовым цветом промывать. Промывал -- не берет... Мне бы вот крашанку [1], я бы в пять секунд вылечился... Из крашанки такое лекарство знаю, что намажу -- и все... И прошло...

Может быть, поэтому и ноги у деда Матвея немножечко колесом, так как:

– - Не побегу уже теперь, как когда-то бегал. Гусыню" бывает, -издохла бы она, -- не догоню!.. Вот так...

И руки уже у деда Матвея не так косу тащат, и спина у деда Матвея уже не так ловко сгибается и выпрямляется...

Только дух у деда Матвея, как и прежде:

– - Да не покорюсь, ей-богу, не покорюсь... А как увижу неправду, смотри мне, для неправды у меня вот этот дрючок выстроган... Так и порешу!.. Враз!..

* * *

И поработал же я, если бы ты знал. Ей же богу, не меньше чем вон ту гору труда вытрудил... Как пошел это из-под плетня на Таврию, к пану овец пасти... Хвайн -- пан назывался...

– - Какой Хвайн, дед Матвей? Может, Фальц-Фейн?

– - Ну да, Одивард Иванович... Два их было: один Одивард Иванович, а второй Илья Иванович... Полей у них, полей да степей!.. Станешь -не видать тебе ни конца ни края... Скота того, скота, а овец -тьма-тьмущая!.. Четыре года по тем степям гонял... Потом на Черноморье подался... К казакам... Косарем там был...

Даст, бывало, хозяин стакан горилки:

– - Катай, Матвей!

Да возьмешь косу -- как пойдешь, как пойдешь вдоль, а хозяин стоит и только рукой махнет, где поворачивать... Тогда вольные степи были -сколько кто закосил, то и твое... Только никто за мной угнаться не мог... Сколько же я этой травы степной положил! И все вот этими руками... Да и домой вернулся... Тридцать три года в экономии у пана Корецкого протолкался...

– - Тридцать три года?

– - Тридцать три года, как одну копейку... И на отработку и на срок... И зимой и летом... И в дождь и в снег. А пан бешеный. Выйдет в поле и матюгами, матюгами... Ну и матерился же, сукин сын! Бывало, материт, материт, а я молчу. А потом я ему:

– - Кончили, барин?

– - Кончил.

– - Так теперь я начну.

И к нему:

– - До каких же пор ты, раз... издеваться будешь?

Да как возьмусь, как возьмусь!.. Он матюгами, а я еще крепче. Тогда он как загремит:

– - В тюрьме сгною сукиного сына!

– - Тюрьма, -- отвечаю, -- наша! Для нас тюрьма! Что пугаешь! Да приду же я когда-нибудь из тюрьмы, век там вековать не буду! А ты куда денешься? Изожгу! На пепел изожгу!

Тогда он на коня, и ходу...

Четверо нас таких было... Один из Федоровки, один из Песков, один из Броварок, а я из Маниловки... И никому мы не спускали.