Декабрь без Рождества

— Но как… Откуда…

— Вот уж это объяснять в самом деле долго. Скажу одно — объятую революцией Францию я видела изнутри. К слову сказать, с вашим отцом мы и познакомились на пути моем к родным пределам.

— Постойте! Так вы — госпожа Роскофа?!

— Была ею когда-то.

— Не мог я сопоставить… Понятно, вы назвались именем монашеским. Но о госпоже Роскофой отец немало рассказывал мне. Женщина, повидавшая столько ужасов!

— И не желающая навидаться их вновь, добавьте.

— Новая революция должна быть вовсе иной, чем та!

— Не в характерах ли ваших сообщников вы черпаете в том гарантию? — жестко спросила Елена.

— Но что мне делать? — в голосе Жарптицына было отчаянье. — Бежать их? Но куда бежишь? В этом деле запутались все. Только пуля в лоб — единственный исход тому, кто не знает, что ему делать.

— Очень умное решение, — Елена улыбнулась, снова сделавшись ласковой.

— Ох, простите!

— Не прощу, Петя. Эдакой глупости я не вправе простить. Когда б могла я передать вам свою уверенность в том, что пуля — не точка в конце романа, как полагают многие молодые глупцы! Иная жизнь — не укрытие от путаницы, каковую развел человек в этой.

— Да есть ли она, иная жизнь?

— Когда были вы недорослем, не приходилось ли вам жестоко терзаться при мысли об абсолютном небытии?

— Да, когда начал сомневаться во всем, чему учил в детстве приходящий в дом дьякон, единственный помощник бедняги Жерома.

— Вы просыпались в ужасе по ночам, в холодном поту. Вы готовы были кричать от душевной муки.

— Да, все так, но…

— А не приходило ль вам в голову, вижу, не приходило, что мысль об отсутствии той жизни так мучительна для разума потому, что является противоестественной? Разум отказывается, не может ее вместить. А поглядите, как разумно, как гармонично все в окружающем нас мироустройстве. Смена времен года, смена поколений… Сколько в этом гармонии! Будь действительной судьбою нашей небытие, мы легко примирялись бы с ним. Но не о вашей судьбе сейчас речь! Даже то, погубите ли вы свою бессмертную душу, не столь важно теперь! Вы готовите Отечеству чудовищные беды, вы уже в них виновны! Революция — джинн из арабской сказки. Выпустить его на волю можно, управлять им — нет! Он охоч до крови людской, сей джинн. Еще более — до мучений невинных жертв. Ах, Петя, во что вы ввязались!

— Но я не знаю, как развязаться! Хотел бы, что таиться, уж давно бы хотел.

— Да проще простого. Я не хочу, заметьте, переубедить вас. Не один, увы, никак не один разговор тут надобен, а времени мало. Я хочу лишь предложить максиму, которой вы искали: не делай того, в чем не уверен. Просто воздержитесь от чего бы то ни было.

Разве разумность сего для вашей совести не важнее того, что вас осудят другие?

— Важнее, — вид Жарптицына сделался решителен. — Упрекнут — пусть дуэль. Не суть.

— Поверьте, когда-нибудь вы будете тому рады. Увы, есть выход, для вас завтрашнего радостный более, но для вас сегодняшнего невозможный.

— Я не доносчик! — теперь к щекам измайловца жарко прилила кровь. — Пусть товарищи мои десять раз недостойны и неправы, я никогда…

— Да вижу, — устало отмахнулась Елена Кирилловна. — Даже мысль о безвинных жертвах революции, а они, верьте мне, будут, не порушит ложно понимаемого чувства чести. Тут я с вами ничего теперь не поделаю. Но могу ль я попросить вас об одном одолжении, вполне с вашими принсипами совместном?

— Приказывайте, я ваш должник. Знаю наверное, ничего бесчестного вы мне не способны предложить.

— А не могли бы вы… — Некоторое время Елена Кирилловна молчала, любуясь морозными цветами, на глазах распускающимися на стеклах. — Не могли бы вы, в более для того подходящем месте, скажем в моей гостинице, поведать мне все, что известно вам о заговоре, все подробности. Да не пугайтесь так! Порукою мое слово, что ни с одним человеком я полученными сведеньями не поделюсь. Ни в какой форме — ни взглядом, ни словом, ни запиской! Так пострадает ли честь ваша, если тайны разделит с вами всего лишь одна слабая женщина?

— Но… — Теперь Жарптицын казался обескураженным. — Зачем оно вам тогда? Что вы, одна, сможете с этим поделать?

— Покуда не знаю, — честно ответила Елена. — Вы расскажите, а там видно будет. Пути-то Господни неисповедимы.

Глава VII

Шампанское, всяк знает, надлежит пить единственно из хрусталя. Когда веселый туман заливает бокал, тяжелый кристалл весело зябнет, вызывая странный восторг души.

Шампанское надлежит пить в компании, шумно и дружественно.

Петр Каховский пил вдову Клико в одиночестве, из простого стакана. Початая бутыль высилась на подоконнике, рядом, на простой бакалейной бумаге, потихоньку вытекал из своей белой плесенной корки лимбургский сыр, купленный на Мойке в лавке Диаманта.

Покупки у Диаманта были верхом неблагоразумия, позволить себе каковое Каховский не мог никак. Ежели, конечно, положить, что завтра грядет такой же день, что и сегодняшний, обыкновенный день со своею мелочной суетой. Но, допустим, только допустим, что завтра грянет буря, гроза, землетрясение и потоп! Вот уж чудачество в этом случае платить по счетам!

Ах, мерзавцы… Из-за какого-то ликера (и не вкусного вовсе) да четверть пуда конфект в билетцах разжаловать в рядовые кавказского героя! Эка важность, убыль причинил прохвосту лавочнику, ведь все лавочники — прохвосты. [20] Ну да теперь никто не посмеет лезть с ерундой. Хорошо, кстати, что догадался он набрать теперь у Диаманта и конфект, вот этих, с апельсиновою начинкой, они вкусные, да сушеных ананасных долек.

Наполнив бокал вновь, Каховский подошел к небольшому помутневшему зеркалу, улыбнулся своему отражению и чокнулся с оным. Право, будь здоров Петр Григорьевич! Все одно делать нечего, кроме как пить.

20

Конфектный билетец — фантик. Петр Григорьевич немного кривит душою. Разжалован он был не только за украденные лакомства, но и за пьяный дебош, учиненный в дому коллежской ассесорши Вангергейм, а также за «леность к службе».

Уже неделя, как не собирают более совещаний. Не успело улечься еще радостное возбуждение, воцарившееся, едва успели просочиться первые слухи об отречении Константина, как обособились эти шестеро: трое князей — Трубецкой, Оболенский да Одоевский, Пущин, Николай Бестужев да Кондрат Рылеев. Только приказы и раздают. На днях, правда, обещали общий сбор.

А дни бегут, бегут превесело. Снуют курьеры меж столицею и Варшавой. Где-то в пути застрял на маленькой станции Великий Князь Михаил, чтоб не метаться лишнего взад-вперед. Пытается что-то сделать, и зряшно! Цесаревич, как по заказу работает, уперся ни на чем. Каждый день между тем выбранная из могилы младшего братца лопата земли.

Еще недавно приунывшие, впавшие в сплин, как все теперь воспряли! Идет агитация в полках, одна средь солдат, другая средь молодых офицеров. Рылеев, кто спорит, хорошо взялся за дело. А и пусть его! Истинные герои не планщики, истинных героев выявляет сам мятеж… Ах, хмель мятежа, ты лучше любого шампанского!

Петр Григорьевич упал на кровать, не расплескав зажатого в руке бокала. Стены дрянной получердачной квартирки, что снимал он последний год, поиздержавшись на курортах, [21] где лечил свой бронхит, словно раздвинулись, уступая проносящимся в его воображении картинам.

21

Немало слез пролито советскими и постсоветскими историками о чудовищной бедности Каховского. Не совсем понимаю, как увязать отсутствие «денег на хлеб» с длительным пребыванием на курортах Италии и Германии. — Примеч. авт.