Дела и случаи нестарой школьной девы

— Когда первая жалоба поступила? — Ирине, работавшей уже четвёртый год и никогда не имевшей нареканий, стало больно, но она постаралась не показать виду.

— С месяц назад. А потом ещё две. Одна коллективная.

— Что ж Полина Юрьевна мне раньше ничего не сказала?

— Ты ж её знаешь, она нам всё только в крайних случаях говорит. Могла бы и сейчас тебе ничего не рассказала бы…

Ожил селектор, и Полина Юрьевна устало спросила:

— Лен, Ирина Сергеевна не подошла?

— Ждёт, Полина Юрьевна.

— Заходи, Ирин. Ленуль, сделай нам кофейку, пожалуйста.

Ирина встала и открыла дверь:

— Можно?

— Да давай уж, Ириш.

Директриса сидела за столом, обхватив голову руками, и на подчинённую свою подняла совершенно несчастный взгляд. Такой Ирина не видела у неё никогда. Ни после тяжёлой болезни, которую два года назад перенесла Морозова, ни во время их кошмарного ремонта, ни в минуты усталости. Ей стало страшно. И очень жаль их самоотверженную директрису. Лучшую из возможных. Полина Юрьевна похлопала рукой по столу: садись, мол. Ирина прошла по до боли знакомому кабинету и села на своё любимое место, под раскидистой драценой.

— Ириш, — директриса говорила хрипло и тихо, будто сил у неё не было. — Дела-то творятся совершенно непонятные. Сейчас я тебе расскажу, что знаю. А ты со мной поделишься информацией. И вместе будем думать. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула девушка, — только я пока ничего не понимаю.

Открылась дверь и в комнату отдыха на цыпочках проскользнула Лена — кофе варить, пока они будут разговаривать. Полина Юрьевна встала, оправила жёлтое трикотажное платье в мелкий чёрный горошек на своей почти идеальной по пропорциям, но приближающейся к центнеру по весу фигуре (то есть её фигура явно подходила под тип «песочные часы», но часы эти несколько тяготели по размеру к гигантским), тяжело промаршировала по коричневому ковролину и поплотнее закрыла дверь в приёмную. Потом подошла к Ирине, погладила её по коротким волосам и зловеще улыбнулась:

— Не бойся! Я тебя на съедение не дам. Ты у меня четыре года пашешь, я у тебя на уроках раз двадцать была, каждый день вижу, чем ты живёшь и как работаешь. Что мы только не пережили вместе, и всяким кляузникам не сдадимся. Ишь, чего удумали! Лучшие кадры мне грязью поливать! Я им покажу! — она погрозила кулаком в разные стороны и направилась в комнату отдыха, поманив Ирину за собой.

— Пошли, Ириша, кофейку хлебнём и покумекаем, откуда ветер дует.

Оказалось, что, начиная с первых чисел апреля, сначала в районное управление образования, а потом и в Департамент поступили три жалобы якобы от возмущённых родителей учеников Дунаевой Ирины Сергеевны. В жалобах говорилось, что вышеупомянутая учительница химии не владеет материалом, не умеет найти подход к ученикам, завышает оценки, то есть ставит, не соответствующие уровню знаний, и прочая, прочая.

Ирина слушала и холодела. Ей было невыносимо противно и в то же время, копошилась в голове мысль, что, возможно, всё так и есть, а она просто не умеет трезво оценивать себя.

— Понятно, Полина Юрьевна… — голос не слушался, но раздавленная Ирина даже не пыталась прокашляться.

— Да что тебе понятно?! — темпераментная Морозова завелась с пол-оборота, грохнула чашкой по столу и повторила, разрубив предложение на части и повышая на каждой последующей голос. — Что? Тебе?! Понятно?!! Что какие-то кляузники, а, скорее всего, один кляузник, побоявшиеся или побоявшийся даже подписать свои доносы, настрочил бредовую бумажонку, желая сделать тебе гадость, и отправил в вышестоящие инстанции?!

— Три бумажонки, — убито пискнула Ирина.

— Ну и что?! Ты теперь собралась увольняться по собственному желанию и идти работать в хранилище районной библиотеки, чтобы не попадаться людям на глаза и не портить им жизнь?!

Ирина, которая успела подумать именно об этом, испугавшись проницательности начальства, вжала голову в плечи и тоскливо кивнула. Морозова покачала головой и продолжила:

— Нет, я против библиотек ничего не имею — они очень даже нужны. И библиотекари — настоящие подвижники и сеятели культуры. Но ты! Ты! Ты — учитель! Поверь мне! Я в школе сто пятьдесят лет работаю… почти. У меня родители были учителями, бабушка преподавала в институте, а дедушка тоже был директором школы. Я учителей за версту вижу! Или тех, кто мог бы ими быть. У меня нюх на них. Я ещё никогда не ошибалась.

Иногда приходит матрона устраиваться на работу и начинает: да у меня стаж, да у меня разряд, да у меня все по струнке ходят, да я такая-разэтакая. А я вижу, что она детей ненавидит! Всё. Это не учитель. Методист — да, может быть, и получится. А учитель — нет. А иногда устраивается на работу ко мне дитё натуральное, вот хоть как Злата твоя или Вадим Лопухов. Они ж восемнадцатилетие едва успели отметить, когда к нам попали. Зелёные второкурсники. А учителя! Их всего-то и надо было направить чуть-чуть. Понимаешь?

Ирина кивнула. Про Вадима и Злату она была согласна.

— Вот и хорошо, что понимаешь… — Полина Юрьевна сбавила обороты. — Тебе нельзя из школы уходить. Школа… она ведь настоящих учителей никогда не отпускает… Тебе сны про детей своих снятся?

— Да…

— А что я говорю?! Учитель! И будут сниться! Всю жизнь! А если уйдёшь — несчастной станешь. Поэтому давай не слёзы лить, а думать. Что не так ты сделала, или, скорее, кому ты дорогу перешла. Потому что я больше чем уверена, что ноги у этой истории с кляузами растут не со стороны разгневанных родителей. Я после первого доноса пригласила всех председателей родительских комитетов, ты же знаешь, у нас с ними работа хорошо поставлена, и побеседовала. Не напрямую, нет. А так, мол, как учёба, как учителя, какие настроения бродят в среде родителей? Ни одного нарекания в твой адрес. Наоборот, только благодарности. Так что дело не в этом. Тем более, будь родители недовольны, они бы в первую очередь ко мне пришли, а не стали писать через голову всякие бумажонки. Не они это. А вот кто? Давай думать.

— Я не знаю, правда, Полина Юрьевна… — Ирина чувствовала себя совсем разбитой.

— Скажи-ка мне, ты никому в последнее время не отказывала?

— То есть?

— Ну что «то есть»? Что «то есть»? Ты у нас девушка молодая, симпатичная, да что я говорю — красивая. Кавалеров наверняка тьма. Вот и вспоминай, кому от ворот поворот дала.

— Да никому я не давала от ворот поворот! У меня и кавалеров-то нет! — Ирина вспомнила синие очи доктора Симонова и горько улыбнулась.

— Как это нет?

— Да вот так… Нет и всё.

— Так, это мои недоработки, — помрачнела Морозова, — раз мои лучшие кадры, кроме работы нашей каторжной, света белого не видят. Поняла, буду исправлять.

— Не нужно ничего исправлять, правда, Полина Юрьевна! Я вас прошу…

— Хорошо. Не нужно, значит, не нужно. Ты только сама совсем уж на себе крест не ставь. Сейчас вон весна, оглянись вокруг, может, увидишь достойного парня… — Ирина снова вспомнила про Андрея, вздохнула и покраснела. Деликатная директриса притворилась слепо-глухо-немой и откинулась на спинку кресла, попивая кофе. Надолго её не хватило, и она продолжила:

— Или давай с другой стороны зайдём. Не было ли ситуации, когда ты отбила у другой парня?

Ирина вспыхнула, а Полина Юрьевна замахала руками:

— Ты мне не отвечай, не надо. Но сама подумай, не было ли такого, даже если случайно. Причём не обязательно в последнее время отбила, может, и раньше. Но не слишком давно, месть, конечно, блюдо, которое подают холодным, но не протухшим же. Так что школу с институтом можешь забыть. А вот год-полтора вспомни. И нечего посмеиваться! — Ирина и вправду повеселела, слушая любимое начальство. — Ты не смейся, а по шагам вспоминай. Потому что уж слишком много на тебя свалилось за последние два месяца. Я не в буквальном смысле, не про доску. А в переносном. То журнал, то кляузы… Да ещё и замуровали тебя…