Дела и ужасы Жени Осинкиной
Шрифт:
Тут выскочил из машины и Саня, успев сказать пассажирам, чтоб они до его команды оставались на месте:
— Человек с ружьем, понятно? Мы с Лехой сначала разберемся.
Трое «афганцев» молча обменялись рукопожатиями.
— Курить будешь, браток? — коротко спросил Леша часового, доставая сигареты.
— Обкурился уже… — невнятно пробормотал тот, явно еще не придя в себя. Он узнал обоих однополчан. Помнил их с тех давних лет не только в лицо, но и по имени.
Саня и Леша молча закурили. Взял сигарету и часовой, прикурив от любимой Лешиной зажигалки в виде пингвина.
Женя — как, впрочем, и
Когда Леха и часовой докурили и почти одновременно бросили окурки, первым снова заговорил Саня.
— Мать-то твоя жива, сержант?
— Пять лет как умерла, — выдавил из себя часовой.
— А чего? Не старая ж была, наверно?
— Болела…
— Семьей-то обзавелся?
— Нет.
— А кто у тебя есть?
— Сестра только…
Докурил сигарету и Саня, затушил желтыми от этого самого многолетнего тушения пальцами окурок, швырнул и тщательно втер в землю своей огромной кроссовкой.
— Ну ладно, — сказал он решительно. — Открывай шлагбаум. Сами увидим, что тут у вас.
И Леша с Саней, резко, как по команде, повернувшись, пошли к машине.
Двигаясь как во сне, часовой пошел открывать. Заржавленный шлагбаум со скрипом поднялся, и «Волга» медленно въехала под него.
Глава 2. Как победил социализм
Уже слегка светало, и неверный предутренний свет давал рассмотреть уличку с покосившимися домишками. Ехали медленно, хрустя по гравию.
Скрипнула калитка, висевшая на одном гвозде, и показалась маленькая старушка с пустым ведерком.
— Ой, матушки!.. — и она выпялилась на машину так, будто жила в дебрях Амазонки и четырехколесное чудовище увидела впервые.
Но тут же память поколений взяла верх над испугом, и старушка залопотала:
— Ох, уж не серчайте, что с пустым-то вам навстречу!..
Том, всегда проявлявший интерес, как было уже отмечено, к языку, принял во внимание необычное для городских жителей, но чем-то очень симпатичное ударение на первом слоге — «с пустым».
— Ничего, мамаша, мы не пугливые, — отозвался Леша. — Доброе утро!
— Доброго утречка вам! — и старушка торопливо закланялась в пояс.
Саня и Леша вышли из машины к ней навстречу. А бывший сержант одного из четырех полков 103-й десантной дивизии 40-й армии — того самого, в котором полтора года провоевали в Афганистане и Саня с Лешей, — следовавший за машиной, механически переставляя ноги, теперь застыл как истукан.
— Что, мамаша, не спится? — спросил Леша.
— А я позжее четырех никогда не встаю, — хвастливо ответствовала старушка. — Кто рано встает, тому Бог подает.
— Как вы поживаете-то тут, мамаша? — осторожно начал расспросы Саня. Леша в это время взглядом разведчика озирал местность.
А Женя и Том молча во все глаза смотрели в окно машины, не решаясь покинуть ее без приказа. Мячик же продолжал сладко спать, уткнувшись носом в щель между спинкой сиденья и правой дверцей.
— Хорошо поживаю, сыночки,
лучше и взыскивать не надо!— А что хорошего-то? — еще более осторожно, чтобы не спугнуть ценного информанта, продолжил Саня.
— А все! Все-все у нас хорошо! А все Леонид наш Ильич, дай Бог ему ждоровья! — умильно прошамкала она, и Саню, побывавшего в разных переделках и неспособного, кажется, ничем смутиться, прошиб холодный пот.
— Кому, мать, здоровья? — весело осведомился Леша, оказавшийся более прочным на излом.
— Дак Брежневу, родному нашему, кому же ишшо? Девяносто шесть годков отметили! — похвасталась она. — Живем при нем как у Христа за пазушкой, — надо бы лучше, да некуда!..
Саня повернулся к заднему окну машины.
— Жень, водичка есть там у тебя?.. — охрипшим голосом спросил он.
Женя испуганно протянула ему бутылку. Она не все понимала, но чувствовала, что происходит что-то странное. Брежнев — это имя явно было из истории, вроде одного из первых русских авиаторов Уточкина.
Саня, булькая, выхлебал полбутылки и обратился к бабусе почти свежим голосом:
— Какой же Брежнев, мамаша, — он ведь умер давно?..
— Что ты, что ты, сынок, окстись! — старушка перекрестила Саню широким крестом. — Что ж ты, газет, что ли, не читаешь? А может, ты, сынок, из заключения? Там, говорят, ничего не сообщают, что на воле-то деется…
— Нет, мать, — продолжая веселиться, ответил за него Леша. — Он с воли.
— Ну дак знать должон. Это ж все вороги наши придумали.
— Так похороны-то по телевизору показывали. Я сам видел. Еще гроб-то не удержали, стукнули одним углом!..
— Дак это ж не его, — старушка взмахнула на них обеими руками, как на несмышленышей, болтающих невесть что, — подмененного хоронили! Дерьмократы ж придумали!
— Чего-чего? — тут и Леша стал потихоньку терять равновесие.
— Ну враги-то народа! Что ж вы, неученые, что ли? Сталин-то истреблял их, истреблял, да не всех успел — самого его, родимого нашего, супостаты извели. Ну вот…
Старушка явно входила во вкус, напоминая уже сказительницу. Такую привозили однажды в Лешину школу. В темном сарафане и подпояске, она, подпершись рукой, так здорово рассказывала сказки, что ей кричали: «Еще! Еще!» — и никак не хотели отпускать.
— Секретарь-то поселкома все нам рассказал. Да и в газетах описывают как есть, вы ж жнать должны, — опять упрекнула собеседница.
— Да у нас газеты, наверно, другие. Расскажите нам, мамаша, — попросил Леша.
— Каки-таки другие? У нас газеты одни — совецкие! По всему Совецкому Союзу одно пишут! Одна газета — «Правда»! Рази кому позволят свою неправду писать? За это ж посодют сразу! Сра-азу! — с видимым удовольствием протянула старушка.
— Ну, расскажи, мать, про Брежнева-то! — подключился Саня.
— Чего с ним дерьмократы-то ваши сделали? — весело подхватил Леша.
— Каки-таки — «наши»? Таки ж наши, как ваши!.. Вот подхватили они яво, голубчика, под белы рученьки…
— У-у-у, — завыл Саня, давясь. Он живо представил себе белы рученьки генерального секретаря компартии.
— …и запрятали от народа. И объявили народу, что — умер, мол. А вместо яво в гроб уложили настояшшего покойника…
— А как же, мамаша, политбюро-то промолчало? И на мавзолее стояли, и гроб несли под стену…