Дела житейские (сборник)

Все присутствующие в кабинете напряжённо воззрились на Лукича, мордатый перестал крутить брелок с ключами на пальце, начальник за своим столом, перебирать какие-то бумажки в папке.

– Ну хорошо, хорошо… поняла я, сейчас всё вам объясню, если, конечно, это вас устроит, – поспешила разрядить обстановку инспекторша, явно ждавшая от Лукича куда более сложного вопроса, связанного с пенсионными, или коммунальными проблемами. – Нашей вины в этой ошибке нет, поверьте. Уголь этот спустили для обеспечения не всех льготников, а только некоторых категорий. Но эти категории сначала не уточнили, ну мы и подумали, что для всех. Уточнение уже потом пришло, что бесплатный уголь только для Героев, чернобыльцев и участников войны, инвалидов первой группы. Понимаете? Насколько я помню, вы не участник войны и к другим перечисленным категориям не относитесь. Или я не права?

В кабинете воцарилась пауза, все ждали, что ответит посетитель.

– Права, дочка, права… к этим я не отношусь, но у меня полно всяких других льгот, и они все вместе разве не могут потянуть как одна из тех, что ты тут помянула, – негромко, но с металлом в голосе изложил свою точку зрения Лукич.

– Это так вы считаете, а мы нет. Если уголь вам завезли, то придётся за него рассчитаться, так же как за обычный, по пятидесяти процентов от общей стоимости.

– Э нет, так не пойдёт. Я вообще в этот год уголь покупать не хотел, его мне привезли без моей заявки, у меня и без него с прошлых годов много осталось. Я только потому и согласился его принять, что бесплатный… нет, я платить не буду, не должон.

Инспекторша поджала губы, сощурила глаза и стала наливаться краснотой, что помидор на грядке. Лукич, однако, не собирался вот так в лоб идти на конфронтацию. Он приехал не просто поругаться, а отстоять, доказать свою правоту, потому он, видя, что инспекторша готова "сорваться", в свою очередь поспешил перевести разговор в более спокойное "теоретически-разговорное" русло:

– А если нет у нас в посёлке участников войны… перемёрли уж все, и чернобыльцев нет. Зато я вот труженик тыла, все справки имею, в войну мальчишкой в мастерских вкалывал, паровозы чинил. Это что не в счёт? Я вот и грамоты принёс, – Лукич полез в свой школьный портфель.

– Да не надо мне ничего показывать, – всплеснула пухлыми руками инспекторша и, явно ища поддержки, оглянулась на начальника.

Но помощь подоспела не от начальника, а от мордатого. Он пружинисто встал, обнаружив немалый рост, и устрашающе развернув саженные плечи, выпятив выпуклую грудь, пробасил:

– Дедуля, ты что глухой? Тебе же русским языком объяснили, не положено… Всё, если у тебя больше вопросов нет, свободен.

И тут до Лукича дошло: за те несколько месяцев, прошедшие с его последнего посещения этого кабинета, здесь, видимо, случилось нечто, подвигшее здешних кабинетных сидельцев на всякий случай во время приёма держать что-то вроде охранника, вышибалы. Растопырив руки, будто собираясь обнять, поднять и вынести упрямого деда вместе со стулом, мордатый сделал шаг… Лукич вскочил бледный как мел, его ладони непроизвольно сжались в кулаки… О, эти кулаки, на них нельзя было не обратить внимания. Какие бывают кулаки у стариков… такие же, как они сами, маленькие, сухонькие. Правда, это от того что до старости, во всяком случае в России, в основном доживают люди мало занимавшиеся, или вообще не знавшие тяжёлого физического труда. Среди них, как это ни парадоксально, немало и потомственных пролетариев, тех, кто ходили в грязных спецовках, телогрейках, но каким-то непостижимым образом всю жизнь избегавших чрезмерных физических усилий. Но у тех, кто десятилетиями с малых лет тяжело и натужно вкалывал, да не у станка с программным управлением, а с ломом, лопатой, кувалдой, вилами, кто таскал брёвна, взвалив их себе на плечи, косил не газонокосилкой, а косой, пахал, сжимая рукояти плугов… Таких людей до старости доживало немного, но если доживали… У этих людей ладони почти у всех большие, "раздавленные", даже если от природы они и были не очень велики. У среднего роста, сухощавого Лукича ладони напоминали небольшие лопаты. И рядом с ладонями, по всему не часто державшего в руках какое-нибудь орудие труда, мордатого они произвели ошеломляющее впечатление. Вышибала, узрев эти устрашающие кувалды, перевитые набухшими жилами, как-то нерешительно замялся, не решаясь сделать второй шаг.

– Ты меня лучше не трогай… а то не ровён час я тебя тут же и убью, злости во мне столько за жисть набралось, что я это запросто смогу, – слова Лукича в напряжённой ауре кабинета прозвучали настолько веско, что мордатый окончательно растерялся и буквально застыл на месте.

Обстановку разрядил начальник:

– Эээ… товарищ… пройдите ко мне, пожалуйста, со своими документами. Я сам с вами займусь… попробуем разобраться. А вы успокойтесь и продолжайте приём, – обратился он уже к своим сотрудникам.

Лукич чуть порозовев лицом, подхватив одной рукой портфель, а второй справку, что собирался предъявлять инспекторше, поспешил вглубь кабинета, напоследок обдав недобрым взглядом мордатого.

– Так вы значит труженик тыла, в войну работали… Понятно, – поправил очки начальник, вчитываясь в первую из представленных справок. – Ну, а что у вас ещё имеется, какие документы, давайте всё сюда.

– Вот благодарности, трудовая книжка… с четырнадцати лет работать начал, пятьдесят два года трудового стажа, машинистом работал на тепловозе, одна благодарность от министра за предотвращение крушения поезда…

– Вы еще не забудьте сказать, что под судом были, – со своего места перебила его ехидным голосом инспекторша, – она хоть и пригласила следующую посетительницу, но не столько ею занималась, сколько прислушивалась к тому, о чём говорили Лукич и её начальник. Она давно "сидела" на своём месте и сейчас вспомнила весь "компромат" на этого регулярно её "достававшего" зловредного старика.

Начальник вопросительно смотрел, Лукич крякнул и нехотя, морщась словно от зубной боли, признался:

– Было дело… Соседка, царство ей небесное, хоть и нельзя про покойников плохо говорить, но стерва была ещё та. Донос она на меня написала… ещё при Хрущёве. Воз сена я из лесу привёз, ночью, корову кормить. А нам поселковым, кто на железной дороге работал, не разрешали совхозное сено косить. А там кругом одна совхозная земля, и сена-то взять негде больше было. А без коровы тоже никак нельзя, у меня ведь две девочки росли. Суд был, сено забрали, штраф и срок условный присудили.

– Это же воровство госимущества! – вновь со своего места взвизгнула инспекторша.

– Ты-то что знать можешь? Тебя тогда и на свете не было, какое воровство, у совхоза до тех лугов, где я косил, никогда руки не доходили. Я ж ту траву своими руками скосил, на телегу нагрузил и привёз. Времена-то поганые были. Всегда тех, кто работал ни за что мучили да обдирали, а тех, кто лодырничал прощали, с них чего ж взять, – не поворачивая головы, затылком к инспекторше, ответил на очередной "укол" Лукич.

– Ладно, это к делу не относится, – прервал эту "затылочную" дискуссию начальник. – Понимаете Николай Лукич, дело тут вот в чём. Никто не оспаривает то, что вы честно трудились все эти годы, что на вашу долю выпало много бед и страданий, но вы и нас поймите. Вот оно это распоряжение, – начальник откуда-то из ящика стола извлёк два листа сцепленные скрепкой. – Согласно нему бесплатным углём в этом году предписано обеспечить только лиц, которые мы вам уже перечислили: Героев Советского Союза и соцтруда, ликвидаторов чернобыльской аварии, нетрудоспособных инвалидов. Мы к величайшему сожалению ничего для вас сделать не можем. Да и потом… вы же сами сказали, что вам не нужен этот уголь. Вы же просто идёте на принцип. Не так ли?

– Так, – согласился Лукич. – Я не хочу считать себя хуже кого-то. Я не инвалид, но не раз мог им стать. И как героями этого труда становились, тоже знаю. Не лучше мово те герои работали, а и такие случались, что хуже, просто языком умели вовремя на собраниях и митингах хлестать. А я всю жизнь честно и молча работал, в активисты и начальство не лез, в партию не лез, на собраниях глотку не драл… Это вот на старости меня прорвало к вам ездить да права качать, а так я тихий был.

– Да мы вам верим, но войдите и в наше положение. Мы просто не имеем права… Впрочем, может у вас здесь какие-то ещё более весомые документы на льготы есть? Ну, чтобы нам хоть на что-то опереться, самим оправдаться, если что. А так, боюсь, того, что вы нам представили недостаточно, – начальник развёл руками.

– Не знаю… может эта, – Лукич подал ещё одну справку на официальном бланке.

– А что это… ну-ка… Так вы оказывается ещё и сын репрессированного, – глаза начальника под очками расширились от удивления. – Постойте, что-то я не пойму. Тут написано, что вашего отца осудили по пятьдесят восьмой статье. Он что был какой-то политический деятель, или местный руководитель?

– Какой ещё руководитель, обыкновенный неграмотный мужик, всю жизнь в земле ковырялся. В нашем роду никогда никаких командёров сроду не было. Всё время не мы, а нами командовали. У меня и дочери такие, хоть и институты позаканчивали, а всё одно не они, а ими командуют, – уже со злостью в голосе говорил Лукич.