Делай Деньги

Игоря всегда легко узнать. Они очень потрудились над своей узнаваемостью. Дело было не только в грязных заплесневелых одеждах, и даже не в периодически встречающихся лишних пальцах или несовпадающих глазах. Дело было скорее в том, что на их голову наверняка можно было поставить мячик, и он бы не скатывался. Игорь поднял взгляд.

— Доброе утро, фэр. А вы?…

— Мойст фон Липовиг, — ответил Мойст. — А ты, должно быть, Игорь.

— Фраву догадалифь, фэр. Я про ваф много хорофего флыфал.

— Здесь, внизу?

— Я вфегда дерву ухо бливко к вемле, фэр.

Мойст сдержал желание посмотреть вниз. Игори и метафоры плохо сочетались.

— Ну, Игорь… Дело в том, что… Я бы хотел кое-кого провести в здание, но так, чтоб не беспокоить охрану, и мне стало любопытно, вдруг здесь внизу есть еще дверь?

Чего он не сказал, но что пронеслось между ними по эфиру, было: ты же Игорь, так? И когда толпа натачивает серпа и ломится в двери, Игоря никогда там не оказывается. Игори были мастерами скромного ненавязчивого ухода.

— Ефть одна маленькая дверь, которую мы ифпольвуем, фэр. Фнаруви ее открыть нельвя, так фто она никогда не охраняетфя.

Мойст жадно посмотрел на дождевик на вешалке.

— Отлично. Отлично. Тогда я исчезаю.

— Вы вдефь бофф, фэр.

— И скоро появлюсь обратно с еще одним человеком. Э-э, с джентльменом, который не рвется встретиться с гражданскими властями.

— Ефе бы, фэр. Фтоит дать им вилы, как они вовомнят, будто могут вавладеть фсем чертовым мефтом, фэр.

— Но он не убийца или что-нибудь в этом роде.

— Я Игорь, фэр. Мы не вадаем вопрофов.

— Правда? Почему?

— Не внаю, фэр. Я не фпрафивал.

Игорь отвел Мойста к маленькой двери, открывающейся на мрачную заваленную мусором и наполовину затопленную непрекращающимся дождем лестницу. Мойст остановился на пороге, вода уже начинала пропитывать его дешевую одежду.

— Еще только одно, Игорь…

— Да, фэр?

— Когда я только что проходил мимо Хлюпера, в нем была вода.

— О, да, фэр. А это проблема?

— Она двигалась, Игорь. Так и должно быть в это время ночи?

— Это? А, профто фифонические переменные, фэр. Вфе время флучаетфя.

— А, старые сифоники, м? Ну, какое облегчение…

— Когда вернетефь, профто пофтучитефь фтуком брадобрея-хирурга, фэр.

— А что такое…

Дверь закрылась.

Внутри Игорь вернулся к столу и вновь зажег газ.

Некоторые из маленьких стеклянных трубок, лежащих около него на куске зеленого войлока выглядели… странными, и отражали свет весьма сбивающим с толку образом.

Что касается Игорей… особенность Игорей… Ну, большинство людей не смотрели дальше заплесневелого костюма, прилизанных волос, косметических клановых шрамов и швов, и еще шепелявости. И возможно, это было потому, что, за исключением шепелявости, видеть больше было и нечего.

И следовательно, люди забывали, что большинство нанимателей Игорей не были условно нормальными. Попросите их построить притягиватель молний и набор банок-накопителей для них, и они засмеются над вами. [7] Им нужен был, ох, как им нужен был кто-то, обладающий полностью работающими мозгами, а у Игорей гарантированно были в наличии по меньшей мере одни такие. Игори на самом деле очень смышленые, вот почему они всегда куда-то девались, когда горящие факелы поджигали мельницу.

7

Вообще-то они, наверное, засмеются над вами, если вы скажете «сосиски». Они вообще много над чем смеются.

И еще такие люди были перфекционистами. Попросите их построить устройство, и получите не то, о чем просили, а то, чего хотели.

В своей паутине отражений хлюпал Хлюпер. Вода поднималась по тоненькой стеклянной трубке и капала в маленькое стеклянное ведро, которое задело крошечный рычаг, а из-за этого открылся крошечный клапан.

Последнее место обитания Оулсвика Дженкинса, судя по словам Таймс, было в Коротком Переулке. Номера дома не было, потому что Короткого Переулка хватало только на один парадный вход. Дверь упоминаемого входа была заперта, но держалась на одной петле. Отрезок черно-желтой веревки показывал не уловившим намека на двери, что место недавно привлекло внимание Стражи.

Когда Мойст толкнул ее, дверь слетела с петли и приземлилась в поток воды, хлынувший с улицы.

Это был не совсем поиск, потому что Оулсвик и не пытался прятаться. Он сидел с мечтательным выражением лица в комнате на первом этаже в окружении свеч и зеркал и мирно рисовал.

Увидев Мойста, он бросил кисть, схватил и поднес ко рту лежавший на скамье тюбик, готовый его проглотить.

— Не заставляйте меня это использовать! Не заставляйте меня это использовать! — завопил он, дрожа с головы до пят.

— Это какая-то зубная паста? — поинтересовался Мойст. Он принюхался к очень застоявшемуся воздуху студии и добавил: — А она бы не помешала, знаешь ли.

— Это Желтая Уба, самая ядовитая краска в мире! Не подходи, или меня постигнет ужасная смерть! — сообщил фальшивомонетчик. — Э, ну вообще-то, самая ядовитая краска — это, наверное, Агатейская Белая, но она у меня кончилась, что крайне досадно. — Оулсвик сообразил, что он слегка сбавил тон, и быстро вновь повысил голос: — Но это все равно очень ядовито!

Талантливый любитель довольно много всего выясняет тут и там, а яды Мойст всегда считал интересными.

— Примесь мышьяка, а? — спросил он. Все знали про Агатейсую Белую. О Желтой Убе он не слышал, но у мышьяка были очень заманчивые оттенки. Просто не стоит облизывать кисточку.

— Это ужасный способ умереть, — продолжил он. — Будешь несколько дней потихоньку растворяться.

— Я не вернусь туда! Я не вернусь туда! — взвизгнул Оулсвик.

— Его использовали, чтобы кожа белее была, — поведал Мойст, подобравшись чуть поближе.

— Назад! Я им воспользуюсь! Клянусь, я воспользуюсь!

— Вот так и появилась фраза „эффект — умереть не встать“, — продолжал Мойст, приближаясь.

Он бросился к Оулсвику, который запихнул тюбик себе в рот. Мойст, оттолкнув липкие маленькие ладони, вырвал его и осмотрел.

— Как я и думал, — сказал он, положив тюбик в карман. — Ты забыл снять колпачок. Дилетанты всегда совершают такие ошибки!

Оулсвик, поколебавшись, спросил:

— Хотите сказать, есть люди, самоубивающиеся профессионально?