Делла-Уэлла (Странствие королевы)

Подросток, уютно свернувшийся калачиком, посапывал во сне. Его кожа была не светлее, чем у остальных, по бритая голова не позволяла судить о цвете волос.

– Закрой, - вздохнула принцесса.
– Мой - еще малыш, ему нет и года.

– Нам всем нет и года, за исключением мудрейшего, - он поклонился шаману, маячившему в дверях.

– Приветствую, Лронг!
– как хорошо знакомому, кивнул Шаман.

Трудно будет что-то объяснить этому дикарю - совсем тупой попался.

– Мой сын еще не умеет ни ходить, ни разговаривать, - сделала она еще одну попытку.

– Значит, он одержим умедлением жизни?

– Да ничем он не одержим, он маленький, понимаешь, маленький, вот такой!

Она попыталась показать ему на пальцах - вот, мол.

Трупонос с неодобрением глянул на нее, тряхнул кистью руки и выбросил вперед указательный палец:

– Ты хочешь сказать, что он застрелен травленым орехом?

– Древние боги, да объясни ты ему, сибилло!

– Сибилло говорит: младенец еще не вырос из сумки гуки-куки, - кратко и вразумительно объяснил сибилло.

– Такого младенца здесь нет. Здесь вообще только вот этот несчастный ребенок, укушенный хамеей.

– Тогда он во власти анделиса, - покивал головой шаман.
– Ты утишил его страдания?

– Я напоил его соком сизого забвенника, и он уснул.

– Ты всегда был прилежным учеником. Молодец. Двое, я вижу, уже на пути в полуночный край?

– Да, сибилло, и о нетленнике я не забыл.

Мона Сэниа, следуя их взглядам, обернулась к стене и увидела два неестественно выпрямленных тела с пучками травы, торчащими изо рта. Фея порхнула к телам и ревниво загородила их, трепеща крылышками.

– Спасибо, спасибо, - пробормотал сибилло.
– Добрая ты и славная, да сопутствует тебе ветер, дующий от солнца.

Фея блаженно улыбнулась и упорхнула, прошмыгнув у шамана над самым плечом.

– Побирушка...
– пробормотал трупонос.
– И куда только они за добрым словом не забираются!

– Не осуждай, - строго сказал сибилло.
– Кончил тут? А то пойдем.

Великан по-хозяйски огляделся: четверо еще живых были укрыты и обихожены, вдоль стены стояли на полу миски с едой и кувшины; один даже дымился.

– Да пребудут с вами анделисы милосердные, - проговорил он с поклоном, обращаясь к своим подопечным.
– Ступай, сибилло, а я вот дверь подопру и выберусь.

Мона Сэниа повернулась к дверному проему. Действительно, к стене был прислонен такого же размера, как и дыра, плетеный щит, и наклонное бревно вело к верхнему краю сруба. Они с сибилло вышли наружу, и поджидавший их Сорк ни о чем не спросил - по выражению лица принцессы было видно, что надежды ее рухнули. За опустившейся кожаной занавесью послышалась возня, скрипы: трупонос перекрывал последний путь, ведущий к миру из этого царства душистого ожидания смерти. Наконец и он сам показался наверху, свесил ноги, знаком велел посторониться. Спрыгнул - точно глыба камня ухнула с высоты.

– В городе начинается пожар, - коротко доложил Сорк.

Действительно, с самой высокой башни дворца - совсем рядом с оставленным для наблюдения Флейжем - подымался в вечернее небо кольчатый ствол дыма.

– Флейж, это опасно?
– крикнула принцесса.

– Похоже на сигнальный огонь, - голос возник, словно принесенный ветром.

– Однако!
– В голосе сибилло послышались отзвуки в который раз затронутого самолюбия.
– Успокой своего стража и упреди его: это Невозможный Огонь, после зажжения коего никто не волен передвигаться.

– А если передвинется?
– спросил Сорк.

– Ежели возымеет такую смелость, то его будут поджидать хамеевы каштаны. Стражники уже у своих щелей, рогатки наготове.

– И фляги с вином, настоянном на бессоннике, - подхватил обладатель соломенных одежд.
– Так что не утруждай моей спины - ведь это мне наутро тащить твоего человека в анделахаллу. Если, конечно, гуки-куки не полакомятся.

Джасперяне промолчали, не сочтя нужным объяснять ему, что не стоит беспокоиться о их безопасности. Легкие полускафандры, которые здесь принимали за глухие камзолы, выдерживали десинторный разряд, так что, если даже этот "хамеев каштан" был не просто ядовитой колючкой, а какой-то пакостью разрывного действия, опасаться можно было только за Таиру. Впрочем, ее-то верные воины оберегут как надо.

Великан пошаркал ногой, сбивая в кучу лежащее вдоль стены сено:

– Присаживайтесь, инодорожные гости, я смою с себя печаль, и мы предадимся беседе; может быть, и ты, отмеченная прельстительной грустью, почерпнешь из нее капли истины, освежающие путь к искомому.

Мона Сэниа, помаргивая от удивления, машинально опустилась на мягкую подстилку - спокойный тон и изысканная речь, неожиданная для такого низшего существа, как трупонос, вернули ей совсем было утраченную надежду.

– Я забыла его имя, - прошептала она сибилло, поглядывая на темный силуэт великана, удалявшегося к невысокой каменной гряде.
– И потом, разве ему самому разрешается передвигаться?

– Его имя сейчас Лроногирэхихауд-по-Рахихорд-над-Хумусгигрейтос, а остальную часть своего имени он утратил, когда был раздвоен его брат и заточен отец. Сибилло всегда называло его просто Лронг, вот и ты так его зови. Он кроток, хотя и сохранил звание рыцаря, и не обидится.

– Тогда я буду обращаться к нему: рыцарь...

– Травяного Плаща. Но, знаешь, его плащ пованивает, так что не стоит ему об этом лишний раз напоминать. Хотя, к чести его сказать, меняет одежды он после каждого шага за порог анделахаллы - не иначе как дюжина девок на его телегах трудится. А что касаемо запретов, то город со стражниками все-таки за стеной, а против хамеева яда он каждый раз травку-хамехвостку жует.

– А ты?
– спросила принцесса, невольно прислушиваясь к доносящемуся из-за гряды плеску и пофыркиванию, словно купали коня.

– Сибилло заговоренное.

– Как ты думаешь, он может что-нибудь знать о моем сыне?

– Что думать - спросим.

Плеск прекратился, и вскоре послышались гулкие шаги. Мона Сэниа невольно опустила ресницы, вспомнив давешнюю встречу, но босые ноги прошлепали мимо и остановились. Она приоткрыла глаза, опасливо косясь - Лронг, в длинных кожаных штанах в обтяжку и простой накидке, короткой спереди и почти до земли сзади, развешивал на сучках, торчащих из стены, мокрые сандалии. Закончив это дело, он присел на камень против женщины и, чуть склонив голову набок, проговорил:

– Если бы я мог стать междорожным разбойником, я не грабил бы сокровищ я умыкал бы таких, как ты, о полнящая сердце печалью недоступности...

Мона Сэниа невольно улыбнулась - наверное, в первый раз после бегства с Джаспера; уж очень милый был обычай на этой земле - каждую беседу начинать с учтивых слов, обращенных к даме, как бы уродлива она ни была. Хотя, да простят ей древние боги, затуманившийся взгляд варвара выдавал скорее восхищение, а не то отвращение, которое испытала она сама, глядя на себя в зеркало. Или это солнце, спрятавшееся за стенами зловещей анделахаллы, перестало выдавать степень ее безобразия?