Дело было в Пенькове

— Как же это понять твои достижения, Василий Васильевич? — спросил он, поглядев на Тоню. — Действительно, правда у тебя от клубной работы удои такие высокие?

— В какой-то мере от клубной работы, — ответил Василий Васильевич, подумав. — Доярки в науку уверовали, книжки стали читать… А если откровенно тебе сказать, помогают нам в работе хороший клуб да плохие мостики.

— Это как понять — плохие мостики?

Василий Васильевич загадочно промолчал. Да и пришло время ехать.

Когда стали прощаться, Тоню снова охватило беспокойство. Там, на улице, за дверью ее дожидался Матвей. Она была почему-то уверена, что он дожидается. Сейчас придется ехать с ним в одной машине, в одном кузове, долго, долго, больше часа, отвечать на его вопросы, разговаривать с ним и делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо как-то постараться, чтобы он не сел рядом. «А может быть, ему нет до меня никакого дела, — успокаивала себя Тоня. — Может быть, я выдумываю»

Она забралась в кузов, села на первую скамейку, на самый краешек и сразу увидела, что Матвей пробирается к ней. Она крикнула: «Витька, садись сюда!» — и прижала ладонью соседнее место. Проворный Витька-плугарь не заставил себя ждать, и между Тоней и Матвеем оказалось надежное заграждение.

Так бы, наверное, и поехали, если бы не дедушка Глечиков. Когда все уселись, из избы вышел Иван Саввич, открыл кабину и оказал:

— Вылезай, дед.

— Почему — вылезай? — спросил из кабинки Глечиков.

— Сейчас едем.

— А я не задерживаю.

— Да ты что? — Иван Саввич удивился. — Полезай на свое место.

— А это твое место? Купленное? — опросил дедушка.

Иван Саввич до того удивился, что забыл даже рассердиться.

— Ты председатель, а я, значит, по-твоему, никудышный? — продолжал дедушка.

— Что с тобой? — растерянно спросил Иван Саввич, отступая на шаг.

— А ничего. Если бы имел ко мне уважение, мог бы сам предложить. Садись, мол, дедушка, в кабинку…

— Да я…

— А ты не догадался. Значит, приходится тебя силком учить. Поехали. — И дедушка захлопнул дверцу.

Иван Саввич оглянулся на Василия Васильевича, пожал плечами и полез в кузов.

— Витька, освободи место! — сказал он тихо, но свирепо.

Витька пересел назад, люди на передней скамейке двинулись плотнее, и Тоня почувствовала теплый бок Матвея.

Когда проезжали по шаткому мосту, Иван Саввич вспомнил разговор с Василием Васильевичем и пробурчал, что непонятно, какую пользу могут приносить плохие мостики.

— А вот какую, — откликнулся Матвей. — Подходит, к примеру, посевная или другой сезон, когда в колхозы набегают всякие уполномоченные из района, советники и прочие крикуны — скороспелые специалисты по молоку да картошке… Так он, Василий Васильевич, загодя все мосты на своих дорогах приводит в негодность. Так что к ним самый легковесный уполномоченный, и тот ехать не решается… Никто им не мешает, работают — чин чинарем, со сроками управляются и государство не обижают…

— Ишь ты, какой анархист… — проговорил ошеломленный Иван Саввич. — А как же сами-то они? Как в район ездят? На базар? За горючим?

— Так ведь мостик наладить — пустяки. Сгоняет машины, куда ему надо, и снова настил порушит. Ведь он, Василий Васильевич, на войне служил в саперных войсках и приводил в негодность мосты на виду у противника.

Разговаривая с Иваном Саввичем, Матвей будто невзначай обнял Тоню за талию. Ей показалось это неприличным, и тихонько, чтобы никто не заметил, она попыталась отцепить его руку.

Матвей глядел в сторону и молчал, но, несмотря на усилия Тони, упрямая рука его крепко и плотно лежала на ее пояснице, и Тоне казалось, что он слышит, как колотится ее сердце.

— Не надо, — сказала она шепотом. — Пусти.

— Что не надо? — оглушительно громко спросил Матвей.

Тоня вздрогнула и сбросила его руку.

— Что ты ко мне все время вяжешься? — продолжал Матвей все тем же оглушительно-громким голосом. — Ребята, что она ко мне вяжется?

И любопытная Шурочка и Иван Саввич — все стали оборачиваться.

Ошеломленная Тоня не знала, что делать, что говорить.

— Витька, пересаживайся к ней, — сказал Матвей. — Ну ее к шутам, — И он полез через скамейку.

До самого Пенькова пунцовая от стыда Тоня не могла поднять глаз на людей.

Глава тринадцатая Холодное воспитание

В декабре ударяли свирепые морозы. Хозяйки топили по два раза на день. Молоко в бидонах превращалось в иглистый лед.

Вечером в избе у секретаря комсомольской организации Лени Войкова собралось бюро с активом. Добиться созыва всех комсомольцев из трех деревень почти никогда не удавалось, и многие серьезные вопросы приходилось решать на собраниях неполного состава. Такие собрания и назывались: «Бюро с активом».

Изба была небольшая, но другого места не нашлось. В клубе не топили, а в конторе Евсей Евсеевич готовил материалы к годовому отчету и никого туда не пускал.

Некоторых комсомольцев Тоня увидела здесь первый раз. Из Кирилловна пришли две молоденькие, пугливые учительницы. Они сели в углу и до самого конца сообщения Лени проверяли тетрадки. Пришла Шурочка-счетовод, и ее сразу засадили писать протокол. Доярки собрались почти все — и комсомолки и некомсомолки. Пришла и Лариса, но пользы от нее никакой не было. Она завела с Ленькиной бабкой разговор про эмалированные кастрюли, и унять ее никто не мог.

Собрание было посвящено вопросам животноводства. Леня обрисовал угрожающее положение с кормами, довел до сведения, что сена не хватит и до марта. Несмотря на это, имеются случаи плохого хранения фуража, порчи его, пропажи при перевозке. Был случай скармливания гнилой картошки, и Зорька перестала жевать жвачку. По поручению правления, Леня призвал комсомольцев взять шефство над хранением фуража, не допускать перерасхода кормов и включиться в вывозку дробины с пивоваренного завода.

Кончить Лене не дали.

— Обеспечьте подвесную дорогу, как в «Новом пути», тогда и не станут корма пропадать! — зашумели доярки.

— Обеспечьте нормальную кормокухню, тогда и cпрашивайте!

— И так работаем от темна до темна, ведрами воду в гору таскаем, а тут еще за дробиной ездить!

— А в «Новом пути» водопровод, и доят два раза в день.

Леня постучал по столу карандашом, потом книгой, потом сел и стал дожидаться, когда шум утихнет.

— Надо же! — сказала Лариса. — Только народ растравили. И зачем было в «Новый путь» ездить? А все — Тонька!