Дело государственной важности

Не успел Кряжин распахнуть дверь, как от нее отскочил портье…

Знакомая сценка.

Они вышли, поднялись на третий этаж, причем во время пути Кряжин толковал о чем угодно, только не о деле. И лишь когда дверь триста семнадцатого номера распахнулась, Кряжин вынул из кармана непочатую пачку «Лаки страйк», сдернул с нее целлофан и бросил в урну. И тут же в смущении остановился.

– Что ж я так… Кто-то только что убрал, а я… – и сделал попытку наклониться.

– Ничего страшного, – заметила не имеющая опыта общения с такими монстрами, как Кряжин, горничная. – В девять придет девочка и уберет.

– Разве не утром? – удивился советник.

– Девочка приходит и утром, и вечером, – улыбнулась она, приятно удивленная порядочностью следователя. – И оба раза в девять.

– И с девяти вечера до девяти утра у вас в гостинице лежит мусор, озонирует здание? – он рассмеялся. – До отеля «Виктория» в Лондоне все-таки нам далеко. Не успеваем за прогрессом.

Она просто обязана была стать на защиту гостиницы, в которой проработала пять лет. И стала.

– Муниципалитет, – делая ударение на каждом слоге, что должно было внушить Кряжину уверение в том, что «Виктория» по сравнению с «Потсдамом» – забегаловка, – вывозит мусор из нашей гостиницы ровно в половине одиннадцатого вечера ежедневно. Так что ничего в здании не озонирует.

Да, он был прав в своем выборе. Так подробно объяснять дураку-следователю могла только опытная горничная.

Шагнув в прихожую, Кряжин резко распахнул дверь и выбросил в коридор руку. Втаскивать удерживаемого за ухо, насмерть перепуганного такой атакой портье он не стал и вышел сам.

– Подслушиваем у косяков? Подсматриваем в щели? Принюхиваемся к запахам в женских номерах?

– Я хотел… – морщась от ужаса, пролепетал портье.

– Еще раз увижу – оторву пипетку, – пообещал Кряжин. – Где у тебя пипетка?

– Вот здесь…

– Я имел в виду нос. Но раз так, то оторву обе пипетки, – оглянувшись и не увидев никого, кто мог бы пересказать эту сцену на Большой Дмитровке, Кряжин сделал шаг назад и врезал ногой по тощему заду портье.

Когда советник вошел, горничная никак не могла совместить милую улыбку на его лице со звуком, перепутать который с чем-то другим никак невозможно.

– Кто убирал этот номер и в котором часу? – и он подошел к ней вплотную, словно собирался поцеловать.

Женщина испугалась, в ее глазах проскользнул и был замечен советником страх за то, что она сболтнула лишнее.

– Что вы застыли? Я спросил имя горничной, наводившей порядок в этом помещении.

– Таня, – сказала она. – Полчаса назад, – добавила, вспомнив, что вопрос состоял из двух частей.

– Таню, – провозгласил Кряжин. – Сейчас, – добавил он.

Они спустились по лестнице. Но Тани внизу не было.

Поднялись на второй этаж. Там Таня в коротеньком белоснежном передничке протирала в номере «люкс» пыль с телевизора.

Кряжин оказался настоящим грубияном. Он взял девушку за руку, вытащил из ее второй руки метелку и бросил на диван. Провел в коридор и завис над ней, как фонарь, зная на предыдущем примере, что на горничных это действует убедительнее всего.

– Тридцать минут назад вы убирали триста семнадцатый номер. Куда вы его снесли? Мусор, я имею в виду, конечно.

Она повела его по катакомбам коридоров в подвал. Подвальное помещение было разделено на две части. Подземная автостоянка и мусорный отсек. В отсек вела дверь, к замку ее подходил любой ключ, который был длиной не менее десяти сантиметров. У советника такой нашелся на связке, им он отпирал нижний отдел засыпного сейфа.

Отправив девушку восвояси, он вошел внутрь и тут же пожалел, что не оставил папку в машине. Мусоросборник напоминал дно большой лифтовой шахты, куда сваливался мусор со всех этажей. Он, зажав папку под мышкой, занялся раскопками. В конце концов, не так уж много в гостинице людей, балующихся креветками. Разыскав среди груды отходов выдернутую из горшка и выброшенную вместе с засохшим фикусом деревянную рейку, которая, по-видимому, этот фикус и поддерживала до самой его смерти, он посмотрел на часы. В его распоряжении был один час и пятьдесят три минуты. Если, конечно, «муниципалитет» пунктуален и приезжает минута в минуту.

Очень быстро он стал классифицировать мусор. Гора отходов с человеческий рост, лежащая перед ним, состояла из разных категорий. Вот этот хлам, с опилками и стружкой, – из столярной, табличку на которой советник успел разглядеть, поспевая по коридору за портье. Сотни черных, свернутых в шар полиэтиленовых пакетов – из номеров, дело рук горничных. Разворачивать придется каждый, и Кряжин, разрывая тугие мешки одним движением, ронял на свои рукава чужие окурки, фантики, пустые пачки сигарет, использованные презервативы и даже белокурый женский парик.

Гостиница живет своей жизнью, немного отличающейся от нормальной. Здесь все проще. И если рядом с презервативами обнаруживается парик, значит, ночь была чертовски хороша и так же необузданна…

Это штык в бок молодым выпускникам юридических факультетов, видящим в работе следователя одну романтику. Борьба со злом предусматривает и такое начало, как розыск золотого зерна в жидком коровьем стуле. Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации, стоящий по колено в отходах человеческой жизнедеятельности, ковыряющийся в чужом дерьме, – вот пример добросовестного отношения к делу. Настоящий романтизм, рожденный на желании оказаться умнее, найти и заставить сесть. Романтизм заканчивается в тот момент, когда нож с хрустом начинает скользить по горлу. Красота работы настоящего следователя с золотыми погонами на плечах, в отутюженной форме и сопутствующий этому явлению романтизм присутствуют на совещаниях у Генерального прокурора. Все остальное – ковыряние в дерьме рейкой от старого фикуса.

Через час поисков, ненавидя запах, идущий от него, Кряжин кончиками пальцев выдернул из пачки сигарету и закурил. Отошел к стене и понял, что за остающиеся пятьдесят три минуты, если по дороге с водителем мусоровоза не случится сердечный приступ, он ничего не найдет. Нужен оригинальный ход. Или, на худой конец, просто разумный. Догадка. Наитие с небес, опустившееся в это зловонное, плохо вентилируемое помещение. Но музы сюда не забредают даже по ошибке, им тут нечего делать. Хотя музу можно провести и завлечь сюда обманом.

Креветки, портер… Он перелопатил уже полтонны мусора, шелестящего, чавкающего и сочащегося, но не обнаружил среди этих мешков ни одного, где присутствовала бы упаковка из-под креветок или бутылки из-под портера. С бутылками можно не надеяться. Они сюда не спускаются. Тормозятся наверху, чтобы реализовываться в пункты приема. То же самое – с алюминиевыми банками из-под напитков. Потому он и не нашел ничего, кроме трех фигурных бутылок водки, не пригодных под сдачу, да с десяток таких же емкостей из-под вина.

Один раз ему посчастливилось – он наткнулся на пакет, принесенный из триста семнадцатого номера. Не найдя в нем ничего более примечательного, чем какая-то квитанция, он сунул ее в карман и продолжил раскопки.

Креветки, креветки… Или, как пишет Молибога, – «вареные креветки». Ну, понятно, что вареные. Сырые креветки, это то же самое что живой рак. Кряжин не видел ни одного, кто пил бы портер и закусывал сырыми раками.

Муза, прорвавшись сквозь наглухо запертые двери мусорной шахты, испачкала крылья, порвала подол платья и рухнула, тренькнув лирой, у ног советника.