Дело о похищенных младенцах (Агентство 'Золотая пуля' - Сборник новелл)
Шрифт:
Тем временем Спозаранник явился.
С ним был загадочно улыбающийся Клим. Оценить значение этой ухмылки я смог позже, когда узнал подробности очередного гениального плана.
– Михаил Самуилович, дело принимает серьезный оборот. Мы вступаем в контригру с Исповедником!
– А это не больно?
Муки, по задумке Глеба, мне предстояло принять исключительно нравственные. Я должен был поставить "жучка" в келью Евпатия!
– Ты что, спятил, мин херц? А если меня поймают?
– Устройство будет суперсовременным, и наш друг поможет тебе.
При этих словах он выразительно взглянул на отца Евгения. Тот спал с лица. А вслед за немой сценой, достойной пера самого Гоголя,
И только надежда на азарт и легкость молодого поколения позволила мне справиться со шпионским заданием.
Для этого на следующий же день после памятного совещания я отозвал на перемене Плеера и слегка приоткрылся ему.
С ужасом воззрился парень на чудо-регента и с восторгом согласился помочь.
Он и постоял "на стреме", когда я лепил в Евпатиевой келье очередного "жучка".
Надо отдать должное Климу, заняло это у меня какие-то секунды, а само устройство должно быть и по сей день там - найти эту козявочку не так просто.
Результат превзошел все наши самые смелые ожидания! Уже вечером мы с Глебом сидели в каморке Клима по уши в дерьме. Вначале мы стали свидетелями совещания Евпатия с другим помощником инспектора, иеродьяконом Козьмой, на тему зреющего в семинарии заговора.
Ревнители благочестия сочиняли донос на Залипского и Кирьянова, используя самые иезуитские приемы. Как они ржали, перевирая слова не ведающих ничего семинаристов, как ловко перекраивали ребяческую дерзость в злонамеренность убежденных экстремистов! Когда же, любуясь слогом и стилем, Евпатий зачел готовое подметное письмецо, стало ясно, что ректор схавает эту гадость не задумываясь - авторы удачно нажимали на его любимейшие мозоли.
– Все ясно! Жаль только, твой попик этих гадов не слышал! Но ты, Мишка, обязательно ему прокрути пленочку, пусть вспомнит свое благородное негодование и им подотрется!
– Да ладно тебе, Глеб. Он и. так не в себе, да и пастырь, как ни крути!
– Слава Богу, что мы по вероисповеданию циники.
С этими словами все-таки расстроенный услышанным Глеб удалился извлекать с работы свою жену-психиатра, которой будет что рассказать вечером.
Но если бы он остался еще на полчаса, то рассказ этот был бы стопроцентным триллером! С наворотами самой дикой шизофрении.
Через двадцать минут после ухода Спозаранника, когда Клим пошел заварить кофейку, я стал свидетелем умопомрачительного разговора. Проводив забравшего документ Козьму, Евпатий побродил малость по келейке, пошебуршал какими-то бумагами, открыл и снова запер дверь, а потом, пискнув чем-то, тихонько заговорил. Я тут же представил его за выступом старинной печи с миниатюрным мобильником. Этот гад едва слышно сообщил своему собеседнику, что все готово, завтра он будет в условном месте! Разговор длился лишь несколько секунд, потом Евпатий вышел из кельи - ужинать, гад, пошел!
Климу я ничего не сказал. Испив для приличия чашку его крепчайшего восточного кофе, я как можно небрежней забрал кассету с записью и через пару минут удалился. До дому добрался на полном автопилоте - и тут, на мое счастье, позвонил Плеер. Мы обо всем договорились.
Утром с самого ранья я уже отирался поблизости от семинарии. Крепко "врезав дуба" за полтора часа пустейшей вахты, я устремился в тепло семинарского
вестибюля задолго до начала своих занятий. На вахте сидел Плеер, который при моем появлении лениво почесал свой длинный аристократический нос. "Ага, не выходил еще",- растолковал я условный сигнал и на время успокоился. В тот день я пел вместе с хором особенно взволнованно и одухотворенно. Я взлетал в высоты, указанные Бортнянским и Чесноковым, парил в небесах чистейшей полифонии, вел бурсаков к очищающим кодам! И семинаристы будто почувствовали мой настрой, прониклись его покаянным и словно прощальным звоном.Они пели просто гениально, и это стоило всех моих мучений!
Но тогда я еще не знал, что то была прощальная гастроль "регента". Я поблагодарил их за старание и простился до понедельника.
А Евпатий меж тем вернулся из своей кельи одетым, и я вовремя увязался за ним. Плеер, пожертвовавший ради внеочередного дежурства какой-то модной кассетой, проводил нас поощрительным взором. Мол, у всякого своя работа.
Но он и не подозревал, как был прав!
Не осознавал того до поры до времени и я сам. Не будучи специалистом по "наружке", я лишь чудом сумел-таки продержаться за Евпатием до назначенной им встречи. И это понятно - объект был одет в темную неброскую куртку, неопределенного цвета темные же штаны, а черная вязаная шапочка начисто скрывала приметные уши. До метро я еще как-то следовал за этим "общим местом", а потом вся моя "наружка" свелась к выслеживанию шапкооформленных голов и догадкам. На "Маяковской" шестое чувство повелело мне выйти и перейти на "Восстания", далее началось метание в поисках нужного убора, закончившееся прыжком в вагон. Затем пришло осознание ошибки шапка принадлежала совсем другой голове - и резкий вылет на платформу. Эта была "Чернышевская", и я стал подниматься на поверхность в полной сумятице толпившихся в голове предположений. Если самое дикое из них там, наверху, не подтверждалось, я мог за десять минут дойти до дому. Нонка, наверное, была бы рада.
И она обрадовалась! Через полчаса, когда я влетел в наш скромный уголок на крыльях, как говорится, любви и счастья - любви к жене, а счастья по случаю удачно проведенного оперативного мероприятия.
– Ты что, Модестов, выпил? Шастаешь непонятно где денно и нощно да еще сияешь как медный грош. Где был, говори!
– Плезир мой, ты опять за свое! Не шастаю я по бабам, как изволил бы выразится твой знаменитый дед, работаю я.
– Да? А чего же это Спозаранник тебя обыскался, да и отец Евгений никак не найдет? И Сашка твой, регент, кстати, уже пять раз звонил.
Через полчаса, покурлыкав к вечному примирению над "нашим" животиком, я вылетел из дому. Кстати, животик на девятом месяце приобрел такие впечатляющие размеры, что я просто не знал, как нам быть. Сашка, оказывается, звонил, чтобы пригласить нас на премьеру, и Нонке жутко хотелось повертеться в том бомондище, что слетался на "Щелкунчик" в Мариинку. А вот врач предостерегал. И только доводы о благотворном влиянии музыки на плод склонили этого гинеколога из Военно-медицинской академии к согласию на посещение культурного мероприятия. Но все это планировалось на завтра, а сегодня я летел в Агентство. К Спозараннику.
"Буря в пустыне" была ссорой в песочнице по сравнению с разносом, что учинил мне начальник. Больше всего его возмущало то, что я не позвонил ему по мобильному телефону: ни тогда, когда услышал о непредвиденном контакте объекта, ни в момент принятия решения о слежке, ни в результате всех моих необдуманных и крайне рискованных действий. А я не помнил номера его мобильника, да и чего звонить! Вот теперь поговорить можно.
– Я их, голубков, прямо у метро и снял. Так уж ворковали, так ворковали!