Дело о продаже Петербурга
Шрифт:
Николай лежал на площадке первого этажа, почти у самого выхода. Его волосы уже намокли от крови, глаза были закрыты. Женевьева оттолкнула Мэй, которая принялась облизывать лицо хозяина, и попыталась для начала нащупать пульс на руке Николая, но не смогла это сделать. Тогда девушка осторожно прикоснулась к шее, стараясь уловить ниточку сонной артерии, и одновременно приблизила ухо к лицу лежащего, чтобы уловить хоть слабое дыхание. Это удалось, после чего Женька быстро, как ее некогда учили на занятиях по травматологии, осмотрела пострадавшего.
Кроме здоровенной раны на голове, других повреждений не было заметно. Девушка с облегчением
Женька растерянно оглянулась, думая, что следует предпринять: попытаться дотащить Николая до квартиры или, лучше, сразу вызвать врачей? Но в этот момент на лестничной площадке приоткрылась одна из дверей. В образовавшейся щели, расшириться которой не давала толстая металлическая цепочка, показался чей-то любопытный носик.
— Appelez une ambuiance, s’il vous plait, — забывшись, по-французски начала Женевьева, но, спохватившись, уже чуть ли не прокричала по-русски: — Умоляю, вызовите «скорую»!
Дверь квартиры захлопнулась, но почти сразу распахнулась и уже без цепочки. Вместо носика на лестничной площадке показалась обитательница квартиры полностью. Это была девчушка, которой можно было дать на вид как лет тринадцать, так и все шестнадцать — все зависело от освещения и частоты встреч с подростками, которых в последнее время все чаще по заграничному называют тинейджерами. Ее черные застиранные джинсы были драными на коленках, а футболку заменяла не менее драная тельняшка. В руках девчушка держала пакет со стерильным бинтом…
Промахнувшись мимо уха Мэй, а потому попав рукой в ее пасть («Привет, Маша!»), отчего собака лишь обескуражено отвернула морду, девчушка присела на корточки рядом с лежащим и, не давая времени Женевьеве опомниться, начала разрывать упаковку бинта и одновременно протараторила, что она уже успела позвонить в «скорую», которая вот-вот приедет, и вообще все знает, так как здесь живет.
— Вы — подруга дяди Коли, а я — его соседка, — девчушка гордо взглянула на Женевьеву, — и Маша меня любит. А сегодня я услышала, что на лестнице кто-то разговаривает, выглянула в глазок, думала, это Шурка хочет какую-нибудь пакость сделать… Он однажды мне уже дверную ручку проволокой к батарее привязал… А там два мужика. И дядя Коля вниз бежит… А мужики не пьяные были. Они только стояли обнявшись, как гомики… А когда дядя Коля мимо пробегал — один ему по голове и дал. А потом быстро карманы обчистили, кошелек, толстый такой, забрали — и деру… Я сначала в «скорую» — их все равно уже не поймать, а потом слышу — опять кто-то бежит. А это вы…
Не переставая тараторить, девчушка деловито переместилась на корточках поближе к Арчи:
— Помогите, я перевяжу рану, а потом затащим его ко мне. Все равно предки сейчас на работе, а на лестнице лежать нельзя…
Но ни сделать перевязку, ни перенести с лестничной площадки Николая не удалось, так как сначала у парадной послышалось урчание мотора автомобиля, а потом в дверях появился врач неожиданно быстро приехавшей «скорой».
— Хоть бегите со своей псиной вслед
за машиной, но внутрь ни вас, ни собаку я не возьму, — медик был непреклонен. — У человека опаснейшая черепно-мозговая травма, вероятно, придется оперировать, может, не выживет, а вы тут со всякой заразой! И вообще, шли бы лучше домой, переоделись…— Да вы не человек, а козел какой-то! — девчушка начала яростно наскакивать на врача, но тот лишь отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи:
— Не мешай работать.
Потом коротко переговорил по рации, бросил Женевьеве, что ее муж будет доставлен в Военно-медицинскую академию, хлопнул дверью «скорой» и медицинский форд, протяжно завывая, заспешил в сторону Карповки.
— Вам что, плохо?.. А может, налить чего-нибудь? — Женевьева услышала как бы вдалеке голос новой знакомой. — У моего папца в заначке есть коньяк. Я знаю, где…
— Нет-нет, спасибо, — все происходящее вокруг было сейчас от Женьки очень далеко, и она, взяв за ошейник Мэй, потянула собаку наверх, к квартире Арчи. — Извини, мне надо идти. Надо…
Оставив недоумевающую соседку внизу, Женевьева медленно поднялась в квартиру. Она была оглушена происшедшим и сейчас пыталась хоть немного сосредоточиться. Но перед глазами всплывал окровавленный и такой беззащитный Николя, а в голове гудел голос хмурого врача: «Сильнейшая травма… придется оперировать… Может, не выживет… вы тут со всякой заразой…».
Женька медленно опустилась на диван, который, казалось, еще хранил тепло ее любимого. «Сильнейшая травма… Может, не выживет… не выживет… не выживет… не вы…».
Француженка закрыла лицо руками. «Надо ехать к Николя. Надо немедленно ехать», — повторяла она про себя как заклинание, и ей казалось, что она слышит в ответ голос любимого, а не рассказывает сама себе грустную сказку.
«Знаешь… сегодня… лучше не приходи».
«Я тебя не оставлю».
«Тебе покажется, что мне больно… Покажется даже, что я умираю. Так уж оно бывает. Не приходи, не надо».
«Я тебя не оставлю…»
«Это еще из-за змеи. Вдруг, она тебя ужалит?.. Змеи ведь злые. Кого-нибудь ужалить для них удовольствие».
«Я тебя не оставлю».
«Правда, на двоих у нее не хватит яда… Знаешь… моя роза… я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»
— Я тебя не оставлю! — Женевьева вдруг вскочила с дивана, скинула испачканный кровью халатик и начала поспешно переодеваться. Она уже знала, что будет делать. Она знала, чем сможет помочь любимому. И человека, ударившего Николая по голове, она тоже знала. Точнее, видела его. Да, тогда на вилле городского депутата. Именно этот парень неосмотрительно попытался выяснить, зачем «журналистке» понадобился микрофон направленного действия. А значит, ехать следовало на эту самую виллу, и срочно.
Очевидно, Пьер Венсан, руководитель сыскного агентства, где работала Женевьева, мог бы гордиться своей ученицей — она не осталась причитать под дверьми операционной (этим никому не поможешь), а приняла единственно верное решение — немедленно, пока не успели спохватиться убийцы, раз и навсегда защитить любимого от их происков. Так, во всяком случае, считала сама француженка, размазывая по щекам остатки слез. Она, правда, забыла, что Пьер учил ее совершенно другому: главное — не ярость, а рассудок. Побеждает тот, кто более хладнокровен и расчетлив.