Дело о пропавшем талисмане

Ее веки слегка дрогнули. Это воодушевило меня, и я продолжила:

— Думаю, что вы искали тот самый масонский крест, который внезапно материализовался в воздухе. Уж не духи ли, выпущенные на волю Гиперборейским, сыграли свою роковую роль и заставили вас потерять голову? Чего же вы молчите?

Она не отвечала и только неотступно смотрела вниз, на свои ноги, перевязанные перкалевым полотенцем.

Неожиданно в дверь постучали:

— Аполлинария Лазаревна, вы у себя? — раздался голос Пурикордова. — Ответьте мне, будьте так добры.

Перлова вдруг завизжала, но Карпухин быстро зажал ей рот, и визг закончился яростным всхлипом.

— Г-жа Авилова! Что с вами? Вы в порядке? Вы кричите! — Пурикордов дергал ручку двери.

Карпухин кивнул мне, и я постаралась придать своему дрожащему голосу твердость:

— Что вам угодно, Александр Григорьевич? Ведь уже час пополуночи. Я из-за вас проснулась от кошмара.

— Слава Богу, вы мне ответили! Откройте, пожалуйста!

— Да что случилось, в самом деле? Я не одета…

— Пропали Карпухин и Перлова. Их нигде нет. Я беспокоюсь, неужели они сбежали, дороги-то уже свободные! Или еще хуже?

Во время нашего разговора Иннокентий лихорадочно шарил вокруг одной рукой, другой зажимая Перловой рот. Наконец, он стащил со стола скатерть и затолкал ей в рот импровизированный кляп. Освободившись, он подошел к двери, отпер ее и чуть приоткрыл.

— Что нужно? — грубо спросил он.

— Ох, простите, я нарушил вашу уединенность, вы в порядке, Иннокентий Мефодьевич, как я вижу. Но где певица, вы не видели ее?

— Нет, — односложно ответил Карпухин и прикрыл дверь.

— Дайте ему войти, г-н Карпухин! — внезапно решила я.

— Полина, да что с вами? — удивился он. — Здесь же Перлова. Что мы ему скажем?

Но я думала о том, что сейчас лучшее время узнать у скрипача, кто такие прецепторы и приоры.

— Откройте дверь и дайте ему войти! — приказала я. — Мне лучше знать, что мы ему скажем.

Озираясь по сторонам, в комнату вошел Пурикордов. Легкая извиняющаяся улыбка и слова извинения, вот-вот готовые сорваться с его уст, пропали, как только он увидел Перлову, привязанную к стулу и с кляпом из скатерти во рту.

— Ч-что это? — в ужасе спросил он.

— Ничего особенного, Александр Григорьевич, — спокойно ответил Карпухин и вытащил кляп. — Эта дама убивала Полину в тот момент, когда я вошел сюда.

— Не может быть! — воскликнул скрипач со всей экспрессией, на которую был способен. — Ни за что не поверю!

— А во что вы поверите, г-н Пурикордов? — сухо произнесла я, глядя прямо на него. — В то, что я первая убивать начала? Или набросилась на невинную жертву и обмотала ее шнуром от гардин?

— Н-нет, но все же… — пробормотал он, не зная, как мне ответить. — Но все же дама… Существо тонкое.

— Александр Григорьевич, — невежливо оборвала я его, — кто такие прецепторы? И приоры тоже, просветите, окажите любезность, — при этих моих словах, высказанных невиннейшим тоном, Пурикордов вздрогнул, но быстро овладел собой.

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Так уж и не понимаете? — возразила я. — А когда вы Косаревой грозились, что доложите прецептору о ее пренебрежении своими обязанностями, вы также не понимали, о чем говорили? В прострации находились?

— Она вам об этом рассказала? Невероятная фантазия у Елены Глебовны!

— Нет, я сама услышала.

— Каким образом?

— За портьерой стояла и подслушивала, — спокойно ответила я.

От такой вопиющей демонстрации mauvais ton [47] у Пурикордова отнялся язык. Он смотрел на меня, пытаясь понять, не стыжусь ли я своих слов и поступков, но так и не мог придти к окончательному решению. И ведь не само подслушивание смутило его, а мое открытое признание в сем обстоятельстве.

47

Моветон (франц.), в дворянско-буржуазной среде — поступки, не принятые в хорошем обществе; невоспитанность, дурные манеры.

— Но как можно?

— Александр Григорьевич, мне надоела ваша манера отвечать вопросами, поэтому, чтобы между нами не было излишней недосказанности, хочу вас предупредить: об этом эпизоде известно г-ну Кулагину, и если он еще не допросил вас, то только потому, что обременен другими, не менее важными делами. Посему, если вы сейчас намереваетесь просить меня молчать или, в случае моего отказа, заткнуть мне рот каким-либо другим способом, — тут я покосилась на Перлову, которая сидела с отсутствующим видом и смотрела прямо перед собой, — то вынуждена вас предупредить: Федор Богданович знает обо всем. Лучше, пока мы тут коротаем время, расскажите нам о приснопамятных прецепторах, все веселее будет.

И, явно волнуясь, Пурикордов начал свой рассказ:

— Чтобы вам было яснее, я начну издалека, с исторических летописей, и расскажу вам о тайном обществе светозарных братьев. Оно действовало задолго до того, как государь Павел Первый, так мало проживший на грешной земле, стал царем. Будущий император заинтересовался идеями равенства и свободы, и властвующего над нами божьего промысла. Будучи наследником престола, он принял посвящение в вольные каменщики. Случилось это в 1784 году. Только там, среди братьев, Павел был счастлив, так как Екатерина Великая не любила своего сына и желала передать скипетр внуку Александру. Ее внезапная смерть помешала ей так же, как и Петру Первому, назначить наследника…

— Подождите, Александр Григорьевич, — остановил его Карпухин, — что значит «назначить»? Павел — законный сын Екатерины от Петра Третьего и по всем законам, божеским и человеческим, должен был наследовать корону.

— То, о чем вы говорите, есть следствие Земского Собора 1613 года, когда соборяне поклялись соединить свою судьбу с Романовыми. Но император Петр Великий своим указом постановил: царь имеет право назначить себе наследника, даже ущемив при этом интересы прямых родственников.

Лучшие люди тогдашней России входили в масонские ложи: это Никита Панин, воспитатель наследника престола, его брат Петр, такие звучные аристократические фамилии, как Куракин, Репнин, Кутузов, Гагарин и многие-многие другие. В этот период первейшая задача братьев состояла в том, чтобы оберегать и наставлять Павла, советовать ему, неопытному в государственных делах, как поступить в той или иной щекотливой ситуации, и ни в коем случае не бросать его на произвол судьбы.

Как только цесаревич стал венценосным государем, его болезненные наклонности, с которыми Никита Панин, как воспитатель, успешно справлялся, вылезли на божий свет. Свое царствование государь Павел Первый ознаменовал тем, что приказал городовым бегать по улицам и срывать с прохожих круглые шляпы, а также резать фалды фраков. Это было неслыханным попранием прав благонамеренных жителей столицы. Он хотел уподобиться великому Петру, резавшему боярам бороды, дабы уничтожить косность и отсталость, а вместо этого выставил себя на посмешище.